Отважный муж в минуты страха

Тараховский Святослав Э.

Светлана вышла на улицу. По Садовой рассыпался беззаботный вечерний народ. Город расслаблялся, из открытой машины доносилась песня Пугачевой, сверху кривым полумесяцем подмигивала молодая луна. Стояла истуканом, ничего не могла понять. Два часа назад она ему звонила, приглашала в кино, он сказал, что не может, много работы. Но оказалось, что он… вахтер ошибается, конечно. Но если он ошибается, значит, Саша до сих пор в агентстве? Но его там нет! Вахтер не ошибается. А где же он? Значит, он ее обманул? Обманул и ушел? Все-таки обманул?

Медленно двинулась к метро, движение мало-помалу отлаживало мысли, неприятные и решительные.

«Куда ушел? К кому? Что мне делать? Ждать? Чего? Не буду я ждать».

Идеал Александра Сташевского слегка накренился, получил пробоину и дал течь.

13

«Он

прилично добавил, — отметил Саша, — одно из двух: либо брал тренера, который быстро набил ему удары и руку, либо в тот первый раз, неделю назад, хитрый перс специально под него ложился». Второй вариант казался Саше более предпочтительным. «Шпион свое дело знает», — решил он.

Игра теперь шла нос в нос. Аббас не кричал, не призывал громогласно в помощь аллаха и не проклинал черта, но сам играл цепко как черт; он направленно и точно подавал, плассировал удары по углам или близко к линиям, а когда Саша в последнем растянутом прыжке все же доставал мячи из угла, следующим ударом Аббаса становился так называемый укороченный; «запиленный» мяч, практически не отскочив от корта, «умирал» у сетки и приносил ему очередное очко.

Сташевский упирался что было сил, но потихоньку уступал и, в конце концов, сдал первый сет.

Вот тогда он по-черному завелся. С ним бывало так всегда, проигрывать он не умел.

В коротких перерывах, предназначенных для перемены сторонами, глотка воды и смахивания пота, он поспешно-нервно соображал, что должен предпринять, чтоб склонить игру в свою пользу.

В игре на задней линии он медленно, но верно проигрывал. Значит, следовало идти вперед — после длинных приемов под линию самому выходить к сетке, перехватывать и убивать мячи с лёта. Решить просто, осуществить трудно. Первый же выход к сетке окончился плачевно — Аббас перекинул его высокой, почти вертикальной «свечой» и снова взял очко.

Тогда он прибавил собственного движения; в игре с отскока, не давая мячу вторично приблизиться к земле, стал бить по нему на траектории взлета, что резко участило обмен ударами. Аббас оказался к этому не готов. Но, главное, Саша, словно уздой, вздернул свой дух; стремление победить сделалось в нем абсолютным, воля напряглась и превратила его в подобие гиганта, увидевшего на той стороне слабосильного врага, которого следует затоптать. Дело было вовсе не в Аббасе — когда Сташевский проигрывал, врагом становился любой соперник по другую сторону сетки, пощады в игре он не ведал, а если все же проигрывал даже мастеру намного сильнее себя, то с трудом сдерживал слезы и долго не мог отойти от обидных промахов в матче.

Второй мучительный сет остался за Сташевским, а в третьем решающем советско-иранском противостоянии случились чудеса. «То ли шпион устал, — подумал Саша, — то ли снова стал сознательно сдаваться», но игра его, еще недавно столь мощная и эффективная, обленилась и рассыпалась на осколки. Саша молотил его ударами справа и слева, опережал ногами и уверенно вел в счете. Не расслаблялся, не терял концентрации, не помнил и не думал ни о чем, что не относилось к поединку; он воевал, он играл в Теннис; жизнь была то, что здесь и сейчас, другой не существовало.

Не помнил ни об Альберте, ни о работе, ни о родителях, не вспоминал даже о Светлане. Он заявился к ней с утра в субботу, профессор и Полина Леопольдовна пребывали на даче, он принес ей шутки, легкое, какое-то пенное настроение, желание каяться и попытку представить их вчерашнюю не встречу как обидное, но пустое недоразумение, не стоящее объяснений. «Чепуха, Свет, чистая чепуха, — бестолково-смущенно повторял он одно и то же. — Ну поверь, стопроцентная чепуха!» После чего накинулся на нее, слегка оторопевшую, с поцелуями и чувственными междометиями, увлек на цветастый диван и через несколько минут любил ее так безудержно, что когда все, волшебно для обоих, кончилось, она спросила: «Ты так сейчас это делал, будто хотел передо мной в чем-то оправдаться. Саш, что все-таки вчера случилось?» «Да чепуха, — повторил он, — говорить не о чем. Толька Орел попросил девчонке письмишко отнести. Хочет с ней расстаться, чтоб жену не напрягать, а сказать в глаза — слабо. Попросил меня. Я думал, ты в Доме кино билеты сдаешь, вот и согласился, как дурак, побег, думал, смогу по-быстрому вернуться». «Ясно, Саш, — ответила она и сняла с себя его тяжелую руку. — Побег так побег, бывает. А почему ты не вернулся?

Я тебя почти до девяти ждала. Почему?» «Хотел. Но думал, ты уже ушла. Позвонил, мама напугала, что ты спишь, хотя ты, конечно, не спала. Вот и все». «Саш, — сказала она, — по-моему, ты врешь. Про Тольку про письмо и вообще. Скажи правду». Что он мог ей сказать, какую правду? Начал уверять, что не врет, нагромождать для правдоподобия какие-то нюансы, уговаривать, чтобы она не зацикливалась на ерунде, не лезла по пустякам в бутылку, но она, морщившись от возмущения, вполне резонно ему отвечала, что, если он врет, это для нее не ерунда. Он вихлял, вилял, отнекивался, запутывался все больше и, наконец, в последней надежде отбиться пошел ва-банк. «Все, — сказал он. — Надоело, Свет. Мало ли какие у мужика могут быть дела?! Либо ты мне веришь, причем всегда, либо… нам вообще не стоит затеваться». «А вот это разумно, — сказала она, поднимаясь с дивана и прикрываясь юбкой, которую он недавно с нее стащил, — ты абсолютно прав: нам вообще не стоит затеваться». Получилась очередная настоящая ссора — у молодых с этим просто, то есть он рискнул и проиграл, крыть было больше нечем; он быстро оделся и ушел. Обозлился на Светку, на себя, на ГБ, на ситуацию, а все же сгоряча был собою даже слегка доволен: не уступил, повел себя как мужчина потому, что чем уж таким ужасным он перед ней виноват? Да, по сути, ничем! Он, изучавший ислам, обожавший Хайяма и могучую поэзию Ирана, не придавал особого значения кратким женским взбрыкам. «Пусть она посидит в одиночестве и подумает», — сказал он себе. Три дня ей не звонил, сам переживал, понятно, прилично, но держался — то есть вел себя так же глупо, как в подобной позе ведет себя большинство не по делу самолюбивых мужчин.

Не помнил он об этом на корте, совершенно забыл.

Светка снова пришла на ум, когда после игры, памятуя о просьбе Альберта, он потащил Аббаса в «Метелицу».

«Опель» помчался по набережной от Лужников. «Клевая у него тачка, — подумал Саша, — когда у меня такая будет? Будет, сто процентов, все увидят, что будет». Глядя на близкую серую воду Москвы-реки, он вдруг подумал, что хорошо бы, если б Светка была сейчас с ним, он познакомил бы ее с Аббасом — а что? Идея, впрочем, была какой-то невнятной, неполезной, нереальной как тень, легко придумалась и так же легко, за поворотом к Садовому кольцу, исчезла.

Она тем более была обречена исчезнуть, когда они вошли в «Метелицу». Цех, ангар, вокзал — громадное и от того неуютное пространство, уставленное квадратными столиками, растворило их в себе; мужчины без проблем нашли свободное место, уселись и обозрели окрестный пейзаж. Не размер был главной приметой «Метлы», Сашу удивило то, что большая часть несвободных столиков была занята исключительно девушками — редко одиночкой, чаще парой. Недопитая чашечка кофе, долгоиграющий коктейль, бесконечные сигареты и оживленные ни о чем беседы были для девушек лишь стартом, закуской к ожидаемому основному блюду которое в их меню именовалось как «мужская особь, натюрель». Быстрые, хищные, телескопические глаза под ресницами, челками, притемненными очками или скромно опущенные долу отстреливали мгновенными снимками любое изменение в зале — так были сфотканы вновь возникшие в зале нестарые мужчины. Смекалистый Саша сразу все сообразил. «Блин, ну и место! Они же все тут снимаются!» — удивился он. Кто были эти девушки: профессионалки, которые за деньги? честные любительницы-давалки? или просто порядочные девушки, желавшие познакомиться с порядочными молодыми, можно иностранными, людьми? Разбираться с ходу в столь тонких различиях было ему недосуг; зато Сташевский сразу понял, почему Альберт рекомендовал ему это место. «Хитер, хитер комитетчик, — подумал он, — но большой вопрос, станет ли Аббас вязаться с нашей местной телкой, на фига ему такие проблемы?»

— Вах! — сказал Макки. — Сколько красивых русских девушек! Дай хоть одну!

— Потом, — сказал Саша и понял, что Аббас совсем не прочь. «Во шпион, супер, — восхитился он. — Прет, как танк, даже мины под гусеницей не боится». Мысль его полетела дальше, он сообразил, что если Аббас зацепит девчонку с последующим долгоигранием, то ему, Саше, надо будет вовремя свалить. «А что, если девчонок окажется две, и вторая тоже будет ничего — что мне делать? — спросил он себя, — действовать, как рекомендовал Альберт? Так, чтобы Аббас ничего не заподозрил?» Сразу ответа он не нашел. «Разберемся, — сказал он себе. — Жизнь покажет. Сначала надо пожрать».