Отверзи ми двери

Светов Феликс

Развернули гроб, ногами вперед, вытащили, обтирая спины, в коридор и опять застряли. "На попа поставим, другого выхода нет..." Стали поднимать, он оказался тяжелым, посыпались цветы, и тут Лев Ильич испугался, что он сейчас выпадет, но как-то справились, вывалились на площадку и пошли считать этажи, теснясь и задыхаясь на узких поворотах.

На четвертом этаже - на полдороге, поставили гроб на табуретку. Лица у всех были красные, потные, спины перемазаны - обтерли стены.

Двинулись дальше. Что-то было здесь неправильно, а что - Лев Ильич не мог схватить, его как бы поймало ощущение пустоты происходящего еще там, в комнате, когда шагнул к гробу

и увидел лицо Яши, никакого отношения не имевшее ко всему, что было вокруг - к дому, выбитому с таким трудом, под самый свой конец, к этой полированной мебели, даже к этим людям с заплаканными, измученными лицами... "А к чему он имел отношение?
– подумал Лев Ильич.
– Что ж мы, человека несем - то, что было человеком, или какой холодильник перетаскиваем с этажа на этаж?.."

Они уже сидели в автобусе, все, вроде, и разместились, он рядом с младшей из своих двоюродных сестер. Гроб потряхивало на выбоинах, он придерживал его, но тут их занесло, гроб подскочил и брякнулся о железные полозья.

– Хамы!
– вскинулась одна из женщин, в шляпке и в пенсне с золотой дужкой.
– Скажите ему, мужчины, не дрова везет!..

Лев Ильич смотрел на мелькавшие за стеклом ряды новых домов, унылых и безликих, на развороченную в снегу грязь возле новостроек... Вот и нет Яши, не ходил к нему, редко вспоминал, но знал, живет где-то - последняя реальная связь с отцом. Но про отца он не мог сейчас думать, да и про того, кто лежал, встряхиваясь под этой красной крышкой, тоже сил не было вспоминать. Его пустота все давила, он пытался осмыслить ее и понять, но что-то мешало сосредоточиться, задержать ускользавшую мысль...

Он вспомнил вчерашний день. Они не вышли еще с Таней за церковную ограду. Лев Ильич запрокинул голову, подставил лицо солнышку, вбирая всею грудью свежий весенний воздух, крики галок, подтаявшая земля не грязью была, а тоже открывалась солнцу - Господи, как хорошо ему было!

Хотелось есть, и он потащил Таню в ресторан, она только удивленно глянула на него, когда он отказался зайти рядом в столовку, схватил такси, они мигом долетели до центра и потом долго дожидались, пока их накормят. Конечно, это было глупой затеей, но ему хотелось и внешней торжественности: "Нашел, где ее искать!" - корил он себя. Они сидели возле маленького бассейна, нелепо журчала вода, а его не оставляло чувство умиления и нежности к этой девчушке, к которой еще вчера он мог вломиться ночью в дом, а сегодня ощущал чуть ли не отцовскую нежность.

"Какое это удивительное... и слов не подберешь..." - сказал он Тане, и она сразу же его услышала, поняла, и опять, еще раз его охватило то же чувство, как там, когда, держась за руки, они подходили ко кресту, слитно со всей церковью подвигаясь и ощущая ту, ни с чем не сравнимую переполненность, которой он никогда прежде не знал.

– ...конечно. Мама теперь хоть вздохнет, - услышал он голос Иры, когда машина остановилась на перекрестке.
– Ты и представить себе не можешь, как он всех нас извел - это же три года, уже и конца не было: ни в дом никого привести, ни уйти - маму жалко. Да и девочка моя - ты не видел ее? Ну да, тогда она была совсем маленькая, а теперь мы ее к соседям увели - зачем ей на это смотреть? Он, правда, ее никогда не обижал, все конфеты пихал, но грязь-то, грязь какая!.. Нет, знаешь, я думаю, долг врача прекращать такую жизнь - ему все равно, а другим, уж конечно, лучше...

Лев Ильич поежился, машину опять занесло, гроб тряхнуло еще сильней, и дядя Яша, видно, крепко приложился там о свою алую крышку.

– Что это такое?!
–

вскрикнула та же дама.
– Ну что ж вы молчите?..

И опять ей никто не ответил. Город кончился, мелькали овраги, жиденькие рощицы...

– Куда мы едем?
– спросил Лев Ильич.
– В новый крематорий, что ли?
– и он вспомнил страшное это сооружение - смесь дешевого советского модерна с конторской казенщиной. Был, и там уже был Лев Ильич.

– Ну что ты!
– с какой-то даже гордостью воскликнула Ира.
– Ты разве не знаешь эту дорогу? Мы кладбища добились. Там ведь бабушка похоронена, но все равно надо было получить разрешение - дошли чуть не до секретарей московского комитета. Он старый большевик, имеет право - пятьдесят пять лет стажа...

– Какого стажа?
– не понял Лев Ильич.

Ира посмотрела на него, даже плечи подняла возмущенно.

– Папа с тысяча девятьсот девятнадцатого года в партии. Ты что, забыл?

"Мать-то получше была..." - безо всякого сожаления отметил Лев Ильич. Похожа, но не то совсем, какая-то стертость, пройдешь - не заметишь, а мимо тети Раи никто не проходил. Да что уж говорить, многие там спотыкались...

– Ты знаешь, как это было?
– горячо, с азартом зашептала Ира.
– У нас уже разрешение в кармане, ходим по кладбищу, а бабушкину могилу найти не можем - с похорон там не были, разве узнаешь!.. Ты был тогда на бабушкиных похоронах?

– Меня в Москве не было, - ответил Лев Ильич, и ему вспомнилась высокая сухая старуха, умная, добрая, позволявшая себе только пошутить другой раз над глупостью внуков, да и всех, кто бывало лез к ней со своими утешениями и советами. Все потеряла бабушка при жизни, всех детей - вон и Яшу не дождалась. Да что потеряла, а раньше-то, когда еще все у нее было - и муж, и дети, и дом полная чаша, а такое творилось в том доме...

– ...Ходим, понимаешь, грязь по колено, сейчас увидишь, там все изменилось, хоронили-то летом, ничего не поймешь. А на новом месте нипочем бы не разрешили, хоть и стаж пятьдесят пять лет. Нашли, когда я уж отказаться вздумала. А там бабушкина плита, дерево большущее - могильщики не хотят копать: "Не будем и никакое нам ваше разрешение не нужно!.." Сто пятьдесят рублей запросили. На сотне договорились, но обещали хорошо, в полную глубину.

По обеим сторонам дороги замелькали кресты, потом кладбищенская стена они приехали.

Снег валил как зимой, но мокрый, Лев Ильич сразу же плюхнулся в грязь, глина была жирная, еле ботинки вытащил.

Гроб поставили на каталку, Ира с каким-то мужчиной пошли оформлять документы.

Почему ему казалось, что много людей? Шесть человек стояло вокруг каталки, зябко ежились, прятали посиневшие лица от мокрого снега, обтирали платками, сморкались и кашляли.

Подошла Ира с мужчиной.

– Это из нашего ЖЭКа, партийный секретарь, видишь, как уважали Яшу, сказала тетя Рая, и Лев Ильич так и не понял, всерьез она говорит или с горечью.

И сразу подскочил старик в ермолке, в каком-то длиннополом пальто, в глубоких калошах, на которые наползали мокрые в бахроме штаны.

– Кого хороните?
– пропел он.

Лев Ильич только в еврейских анекдотах слышал, чтоб так говорили. Старику не ответили.

– Аид?
– спросил он Иру, безошибочно определив, кто здесь главный.
– Махем а муле?

– Ничего нам не нужно делать, - Ира оглянулась на мужчину из ЖЭКа.

– Как не нужно?
– пропел старичок, он сдвинул ермолку, и Лев Ильич увидел слуховой аппарат на веревочке.
– Как не нужно? Нужно! Еврея хороните.