Ответ
Шрифт:
Сисиньоре лежала в постели; она была уже так стара, что из подушек виднелся лишь темно-коричневый нос. Жалкий седой пучок был приподнят подушкою к темени, маленькие воспаленные глазки глубоко ушли под лоб, все тело под одеялом казалось меньше, чем горстка куриных костей. Но едва Балинт склонился над ней, как тысячи темных морщинок на лице заулыбались, а сухонькие и черные, словно птичьи лапки, руки выметнулись из-под одеяла и обхватили шею мальчика. — Так ты здесь, mio caro, — прошептала она, — значит, довелось мне все-таки повидать тебя. Где ж ты пропадал так долго, figliuolo mio?
— Спрашиваете, где пропадал?
— Si, signore[40], где ты пропадал?
Мальчик, довольный, засмеялся. — В Америке был.
— Dio mio[41], —
Мальчик наклонился, поцеловал ее. — Разве ж я когда вру? Но сейчас мне некогда рассказывать, Сисиньоре, вечером или завтра расскажу, когда вернусь. — Вернешься? — переспросила Сисиньоре. — А в Италии не бывал? И не езди туда, пока я не научу тебя говорить по-итальянски!
Балинт и Юлишка опять вышли на кухню.
— Можешь дать мне на время пару твоих туфель?
— Конечно. Я дам тебе новые, они скорей налезут, мы только месяц назад их купили. Тебе зачем?
— Неси сюда, — сказал Балинт, — а я пока вымою ноги.
Мыло было хорошее, душистое, Балинт несколько раз с наслаждением понюхал его. — А мама твоя не хватится туфель? — спросил он. — Мне, понимаешь, работу нужно искать, явлюсь босой, со мной и разговаривать не станут. Ну, я пошел! — сказал он, хмуро разглядывая на своих ногах девчоночьи туфельки. Потом вытащил из кармана еще один букетик подснежников. — Тебе принес.
Для начала он заглянул в молочную лавку тетушки Керекеш, где работал в прошлом году. — Гляньте-ка, Балинт пришел! — заулыбалась, увидев его, тетушка Керекеш. — Где ж ты бродяжил год целый? — Она притянула мальчика к себе, расцеловала в обе щеки и, отстранив на вытянутую руку, еще раз оглядела с головы до ног. — А ты не очень-то растолстел! — объявила она. — Я ведь думала, вы укатили в деревню толстеть да поправляться… Ты что это девчоночьи туфли надел? Ох, не могу я взять тебя, сынок, и так уж одного только рассыльного держу, дела в лавке хуже некуда, врагу своему не пожелаю. Где вы живете? В Киштарче? И ты хочешь оттуда ходить сюда на работу? Оно конечно, ночевать ты мог бы и в лавке!.. Нет, не могу, Балинт, милый ты мой, не могу выставить на улицу нынешнего рассыльного, он хоть и еврей, бедняжка, но очень славный паренек, один содержит мать и младшую сестренку, а сам немногим старше тебя. У Лауфера тоже нет места, Келемены только что распростились с посыльным, хозяин теперь сам разносит товар, нигде никаким заработком и не пахнет. Не найдешь ты себе места, бедняга! Ты вот что, ты в центре попытай счастья, там еще есть денежки, а спать негде будет, приходи к нам, местечко найдется. Выпей-ка стакан молока с этой хрустящей румяной булочкой, а?
Две недели ходил по городу Балинт в поисках работы. Каждый день вставал на рассвете, шел на свалку завода Шлика, где безработные рылись в металлоломе, собирал килограмм десять ржавой проволоки, углового железа, труб, продавал их скупщику утиля Фридману по три филлера за килограмм, на вырученные гроши покупал хлеба и отправлялся на поиски; ночевать возвращался к Нейзелям. Третий раз в жизни побывал в Буде, наведался в купальни Лукача, куда в прошлом году его дружок Бела нанимался чистить бассейн и убирать кабины, но его не приняли — нашли слишком хилым и слабым. Будь у него залог, владелец процветавшей в центре города скорняжной мастерской охотно взял бы его рассыльным; он мог бы поступить учеником в авторемонтную мастерскую на улице Акацфа, но — без жалованья; бакалейщику в Кёбане за восемь пенгё в неделю и завтраки требовался рассыльный, однако же непременно с велосипедом. Балинт обошел все стройки в районе проспекта Миклоша Хорти, но его отовсюду гнали: он был такой щупленький, что, казалось, и кельню не удержит в руке. Однажды чуть было не повезло: оптовой торговой фирме на улице Батори требовался мальчик для доставки в Большой универсальный магазин шелковой бумаги, но Балинта не приняли: его ноги не доставали до педалей трициклета. И все-таки он не терял мужества; упрямо сцепив зубы, с
В конце второй недели он пришел домой раньше обычного. Лайош Нейзель сидел у окна с очками на носу и вслух читал жене «Непсаву»[42]; двое младших детей уже лежали в постели.
— А тебя тут один человек разыскивал… по имени Йожеф Кёпе, — сообщил Нейзель, сдвинув очки на лоб. — Дядя Йожи! — воскликнул мальчик. — Он самый. Матушка твоя послала, чтоб поглядел, не к нам ли ты сбежал.
— Ступай, сынок, домой, к маме своей, — проговорила тетя Луиза, часто задышав от волнения, и прижала к мощной груди светловолосую голову Балинта. — Уж я-то знаю, каково ей, сама бы в Дунай бросилась, если б мое дитя вот так ушло из дому, как ты.
— А правда, что ты повесил ту собаку? — спросил Петер, старшенький.
— Балинт?!
— Нипочем не поверю, — сказала тетя Луиза, — Балинт такого не сделает.
Оба малыша горящими жаждою приключений глазами впились в Балинта, — Твой дядя говорит, кто-то видел, как ты ее вздернул. А Фери и дома тогда не было.
— Не верю, чтобы то Балинт был, — повторила тетя Луиза. — И откуда кто знает, может, Фери ночью домой приходил, через какую-нибудь заднюю калитку или даже через забор?
Голубые глаза Нейзеля спокойно смотрели мальчику в лицо. — Что об этом болтать попусту, — сказал он негромко. — Балинт глотнул, усталость из стертых в кровь ног на мгновение прихлынула к сердцу. После смерти отца крестный стал для него единственным взрослым мужчиной, чья жизнь была открыта перед ним со всеми ее семейными делами и задушевными мыслями. Словно мимоходом брошенные из-под седых усов умные шутки Нейзеля так же нестираемо хранились в памяти мальчика, как и неторопливые обстоятельные его советы, как укоризненное покачиванье головы или тихое поучение, извлеченное из какой-нибудь случайной истории. Все это Балинт уносил из комнаты с альковом к себе, дома же продумывал заново и складывал в памяти своей на хранение; к тому времени, как им переехать из «Тринадцати домов», тысячи подобных памяток, собранных воедино, сотворили в сердце мальчика истинную кумирню старому Нейзелю. Вот и сейчас Балинту вспомнилось, как дядя Лайош однажды сказал жене, когда та жаловалась ему, что недавно переехавший в дом жилец оказался совсем не таким, как она поначалу думала: «К новому человеку сперва приглядеться надобно, понять, чего от него ждать можно — добра или зла. Прежде чем пить из стакана, я его со всех сторон огляжу. Но зато уж потом не сомневаюсь никогда!»
— Что об этом болтать попусту! — повторил Нейзель, спокойно отводя глаза от лица Балинта. — Больше всего бед происходит от того, что люди не желают думать.
Тетя Луиза кивнула. — Любви нет в людях, вот что.
— Не в том дело, — повернул Нейзель к жене худое костлявое лицо со сдвинутыми на лоб очками, — а в том, что не знают люди друг друга как следует и потому один другого боится. И змея ведь только со страху кусает.
— Поезжай к матери, сынок, — вздохнула тетя Луиза, — она небось все глаза из-за тебя выплакала. Работу тебе все равно не найти.
Балинт засмеялся. — А я нашел уже!
— Ну?! — Нейзель выше поднял очки.
— Я тут познакомился с одним, — сказал Балинт. — В Киштарче мастером работает на вагоностроительном. Так он берет меня в цеховую контору курьером.
— И сколько платить будут? — спросил Нейзель.
— Восемь пенгё, — ответил Балинт. — И все можно будет домой отдавать, на трамвай-то не потребуется. Фери зарабатывает двенадцать, мама каждый месяц пятнадцать пенгё получает от барышни, да еще стиркой подрабатывает, вот и выйдет на круг сотня пенгё в месяц. Впятером можно прожить.