Ответ

Дери Тибор

— Это очень уж скучная жизнь была бы, дядя Нейзель, — сказал молодой рабочий, сидевший у другого конца стола.

Старик посмотрел на него. — Мне за свою жизнь скучать не приходилось.

Балинт откинулся на стуле, чтобы лучше слышать разговор за спиной; от волнения вся кровь бросилась ему в лицо. Теперь он не решался обернуться, чтобы не привлечь к себе внимание. Те и так приглушили голоса, лишь время от времени доносился вдруг обрывок фразы или злобно брошенное словцо.

— Но со мной-то шутки плохи, — гудел детина за его спиной. — Тебя даже не заподозрили? — Тот только хохотнул. — А не допрашивали? — Вместо ответа детина мотнул головой, но Балинт этого

не мог видеть. — И отпустили? — А что им было делать, ведь я… — Услышанного и угаданного было достаточно: Балинт понял все и побледнел. — Двое погибло? — Один только. Электромонтер. Он как раз у воздухопровода стоял… — Он и помер? — Ну да. А я его и в глаза не видел, — проворчал короткошеий несколько громче. — Он нанялся туда, когда меня…

— А ты что же не пьешь, Балинт? — спросил горбатый парикмахер. — Из этого, паренька большой человек выйдет, можете мне поверить, господин Нейзель! Я матери его так и предрек, едва только он родился; вот увидите, сказал, из этого мальчика большой человек выйдет.

— Это как же вы высчитали? — спросил Нейзель.

Балинт прикрыл глаза, чтобы лучше слышать разговор за другим столом. Руки у него так дрожали, что пришлось ухватиться за стол. — Я там все ходы-выходы знал, — говорил тот, за спиной, — нужно было только следить, чтобы… С хорошей пилой на полчаса всего делов… — Я бы не стал рисковать, — отозвался собеседник. — Чего ты этим достиг? — Весь цех стоял два дня. — И что с того? — Со мною шутки плохи! — Короткошеий опять грохнул кулаком по столу. — Я и Турчину самому в глаза сказал: не родился еще тот человек, которому такое с рук сошло бы…

Балинт вдруг резко поднялся.

— Ты куда? — спросил Нейзель.

Мальчик смотрел крестному в лицо, его губы побелели от волнения.

— Что с тобой?

— Плохо тебе? — спросил парикмахер.

Балинт затряс головой. — Нет, нет!

— Сейчас заблюет весь стол, — объявил парикмахер.

Балинт опять потряс головой. — Скажите этому человеку, крестный, чтобы шел сейчас со мной в полицию.

Детина, сидевший позади Балинта, резко обернулся; по лицу его было видно то, что Балинт прежде угадывал по голосу: он был сильно пьян. — Ты про кого? — спросил Нейзель, тоже оборачиваясь.

— Вот про него.

— И зачем его в полицию?

— Он убил человека, — сказал Балинт; его голос звучал теперь отчетливей, звонче. — Он сейчас вот рассказывал своему приятелю, вот ему, а у меня слух хороший, я и услышал. Он убил одного электромонтера на Киштарчайском вагоностроительном, когда я там работал.

— Парнишка, видать, перехватил, — сказал горбун. Кочегар тоже обернулся и, успокаивая, дотронулся до плеча Балинта. — Принесите-ка стакан свежей водички! — Балинт стряхнул с плеча его руку.

— Я не пьяный, господин Тари, — сказал он, тяжело дыша от волнения. — Когда я работал на Киштарчайском заводе, три года назад, там двадцать пятого июля ночью кто-то подпилил воздухопровод, и утром убило взрывом электромонтера, его Рудольф Сабо звали. Я и сам в это время в компрессорной был…

Теперь уже несколько человек вскочило на ноги. Нейзель пристально поглядел мальчику в лицо и перевел глаза на сидевшего перед ним человека, обвиненного в убийстве: тот, сильно подавшись вперед, пьяным, мутным взглядом бессмысленно таращился на Балинта, его красная, пышущая жаром физиономия выражала недоумение и растерянность. У стойки кто-то громко пел и, весело протягивая свой стакан к Нейзелю и Балинту, жестами подзывал их к себе. Из заднего помещения тоже слышалось пение: два хриплых голоса горланили что-то, перемежаясь и цепляясь друг за друга. — Что ты услышал?

Про что говорил он сейчас? — спросил Тари Балинта.

— Про то, что это он подпилил воздухопровод, — ответил Балинт уже совершенно ясно и твердо звеневшим голосом, и только необычная для него замедленность речи выдавала притаившееся волнение.

— Он так и сказал?

— Я не каждое слово слышал, они разговаривали тихо, — сказал Балинт, — но это я слышал. И еще слышал, что его допрашивали в полиции, но доказать ничего не могли, поэтому отпустили.

— Ты его знаешь? — спросил кочегар.

Балинт опять окинул кряжистого детину быстрым взглядом; тот все еще не стряхнул с себя пьяный дурман и, приоткрыв рот, помаргивая, тупо глазел на стоявших перед ним людей. На его красном лбу, у корней черных, коротко стриженных волос венцом выступил пот. Балинт с минуту смотрел на него, но злоба и стыд заставили его отвернуться.

— Я его не знаю, — сказал он. — Когда я поступил на завод, он там уже не работал. Его рассчитали за то, что он был прогульщик.

— А это откуда тебе известно? — спросил Тари.

Балинт глядел в пол.

— Он сам сказал.

— Сейчас?

— Сейчас. Я не знаю его, говорю же!

— И никогда не видел?

— Никогда, — ответил Балинт дрожащим от раздражения голосом. — Не знаю, никогда не видел. Почему вы меня пытаете?

Их было за столом семеро, четверо так и остались сидеть, а трое — кочегар, молодой рабочий и парикмахер — вскочили при первых же словах Балинта. Внимание корчмы постепенно переключилось на них, компания, сидевшая за третьим столом, тоже примолкла и воззрилась на Балинта, сюда же смотрел и корчмарь, с тряпкой в руке возвышаясь над поблескивавшей лужами стойкой. В корчме сразу стало тише, и через открытую дверь все услышали вдруг частую дробь невесть откуда налетевшего дождя.

Нейзель встал и шагнул к здоровенному детине.

— Вы почему ничего не говорите?

— Чего? — тупо спросил тот.

Старый Нейзель положил руку ему на плечо. — Я спрашиваю, почему вы ничего не скажете?

— Со мной шутки плохи, — пробормотал тот, подымая на Нейзеля заплывшие кровью глаза. — Кое-кто пытался со мною шутки шутить, да только все они здорово поплатились, все, как один, потому что не родился еще тот человек, кому бы это сошло с рук. Я парень покладистый, это все про меня скажут, но шутки со мной плохи…

— Как вас зовут? — спросил Нейзель.

— Не-ет уж, со мною шутки плохи, это точно, — бормотал парень. — Самому господу богу спуску не дам, пусть только заденет. Я мухи не обижу, про меня все знают, что я человек тихий, мирный, в сравнении со мной и барашек новорожденный кровожадным зверем покажется, ежели я в добром расположении… но шутки шутить со мной — ни-ни… Хоть на бумаге подписку дам.

— Никто с вами шутить не собирается, — прервал его Нейзель. — Как вас зовут?

— И вам дам подписку, — бормотал тот. — Подайте карандаш, бумагу, я сейчас вот ему так и напишу.

Нейзель опять взял его за плечо.

— Вставайте.

— Я?

— Пойдемте, на улице договорим.

— Чего вам от меня надо?

Кочегар тоже подошел к нему.

— Пошли, старина, скоро выяснится, чего нам от тебя надо.

— Ступай ты к черту! — огрызнулся детина.

— А ты покажи дорогу, старина, — отозвался кочегар.

— Со мной шутки плохи, вам тоже могу на бумаге написать. — Детина уперся в кочегара взглядом. — Меня отец еще в детстве учил: никому не позволяй над собой шутки шутить, от этого в душе хворь гнездится, так и говорил. Вроде опухоли, мол, в душе вырастает. Главное, говорил отец…