Ответ
Шрифт:
— Тебе сколько лет-то? — спросил все тот же полицейский.
— Пятнадцать.
Старший сержант кивнул.
— Когда приговор выносят, имеет значение, сколько человеку лет? — спросил Балинт.
— Если четырнадцать тебе минуло, значит, повесят, — сказал старший сержант.
Мальчик ошеломленно вскинул голову. — Повесят?
— Ну да.
— За что? — несколько секунд помолчав, спросил Балинт.
— Таков закон.
Мальчик неподвижно смотрел себе под ноги. — Так это была революция?
— Она самая, — сказал старший сержант, покручивая седые усы и продолжая рассматривать чистое мальчишеское лицо Балинта, —
Другой полицейский поднялся со своей койки, снял портупею, китель, рубаху и, голый до пояса, пошел к умывальнику. Когда он проходил мимо Балинта, тот невольно откинул голову: в нос ударил резкий кислый запах пота. Полицейский заметил это. — Что, вонюч я для тебя, щенок? — буркнул он и носком сапога злобно пнул ноги Балинта. — Из-за проклятых этих шалопутов пятую ночь торчу здесь в полной боевой готовности, глаз не смыкаю на вонючей соломе, второй свободный день из-за них теряю, а теперь я им еще, видите ли, воняю, чтоб вам башки ваши поганые поотрубали! — Ты этого огольца не трожь, Ковач Четырнадцатый, — сказал старший сержант, — его так и так вздернут завтра! — И стоило бы, — проворчал Ковач Четырнадцатый, идя к умывальнику. — Хоть бы и всех перевешали, по крайней мере, спать будем в собственной постели!
Балинт оторопел. По голосу, по блеску голубых глазок старшего сержанта мальчик не мог угадать, в шутку ли говорил он о виселице или всерьез — трудно было судить об этом по незнакомому лицу. Поначалу, правда, решил, что это розыгрыш; но вдруг его сердце сжалось: если то, в чем он принял участие, было действительно революцией, его и правда могут вздернуть! Он оглядел сидевших на полу арестантов: в тусклом свете единственной лампочки они мрачно молчали, одни опустили голову на грудь, другие — на сцепленные вокруг коленей руки, третьи прятали лицо в ладонях. Были они явно из разного теста. Попадались, конечно, и рабочие, но большинство, на глаз Балинта, ни о какой революции не ведало ни сном ни духом и попало в участок по глупой случайности: тут были лавочники, мелкие чиновники, приказчики, затесался даже корчмарь и адвокат — первого нетрудно было узнать по жирному животу, второго — по жирной физиономии. «Что же, и этих всех повесят?» — беспокойно раздумывал Балинт.
— За что ж меня вешать-то, господин старший сержант? — спросил Балинт лежавшего на спине полицейского.
— А почему бы и не повесить? — проворчал тот, шевеля седыми усами.
Мальчик засмеялся для пробы: может, полицейский засмеется тоже? Но у того не дрогнул на лице ни один мускул. — Вздернут тебя как пить дать. Ведь ты против властей пошел.
— Против вас, господин старший сержант, я не пошел, — покачал Балинт головой.
— Против меня не пошел. А против других властей — еще как!
Балинт опять засмеялся. — Откуда же вы про это знать можете?
— В карманах-то что у тебя? — тихо спросил старший сержант.
Балинт похолодел. Оба кармана штанов все еще топорщились от кусков угля.
— А ну, покажи! — потребовал старший сержант. — Вот видишь, с этим и пошел ты против властей. Ограбил где-то угольный склад и давай бунтовать!
— Да его так и так повесят, — вставил полицейский с соседней койки. — Хотя бы за воровство, за грабеж.
— А жаль мальца, морда у него симпатичная, — добавил и третий.
— Ни единого из них жалеть нечего, — сказал, возвращаясь
Балинт удивился. — Как так?
Полицейский прошел мимо, не ответив. — Оно верно, — кивнул другой полицейский, упорно счищавший со своего кителя кровавое пятно смоченной в бензине тряпицей, — оно верно, что среди соцдемовских вожаков ни единого доброго мадьяра не сыщешь, либо евреи, либо швабы. Да и рабочих меж ними ищи свищи, одни только господа и заправляют всей этой лавочкой. Ума не приложу, с чего это порядочные венгерские рабочие попадаются им на удочку.
Старший сержант подмигнул мальчику. — Ты тоже еврей?
— Нет, — ответил Балинт.
— А коли нет, так чего ж ты им продался? — спросил старший сержант и опять подмигнул.
— Не понимаю я, про что вы речь ведете, господин старший сержант, — неуверенно ответил Балинт. — Работаю я, правда, у еврея, на заводе его, но за работу мне платят исправно, и я работаю исправно…
— Ой ли? — спросил старший сержант и подмигнул в третий раз. Балинт, как ни приглядывался, теперь и вовсе не мог определить, серьезно говорит полицейский или разыгрывает его.
В помещение, и прежде основательно набитое, ввели еще группу арестованных, человек восемь — десять; этим уже и на полу не хватило места. Словно напуганное стадо овец, пригнанных на бойню, они сбились у двери в кучу и только крутили головами, озираясь поверх сидевших на полу людей. Лампочка отбрасывала на их измученные лица грязно-желтый свет, из его жиденькой мути выблескивали иногда чьи-нибудь очки, отсвечивала потная лысина. Двое сопровождающих полицейских, с выражением смертельной усталости на лицах, гремя саблями и высоко задирая ноги, пробирались между сидящими. — А ну, потеснитесь, — бросил один из них, не оглянувшись. — Сотоварищи ваши тоже небось намаялись!
Люди задвигались, освобождая места для «новеньких». — Сюда пробирайтесь, к нам, — закричал Балинт, — здесь посвободнее! — Помалкивай, — буркнул его сосед, — не то все сюда ринутся.
У Балинта вдруг екнуло сердце: там у двери, под лампой, взгляд его уловил невыразимо знакомое движение головы и такой же знакомый — одного роду-племени! — жест. Он вскочил, встал на цыпочки. — Крестный, — крикнул он не своим голосом, — крестный! — И тут же словно задохнулся: за худой и морщинистой коричневой шеей, которую он узнал сразу же по характерному движению головы, Балинт разглядел черный берлинский платок Луизы Нейзель. В три-четыре прыжка он перелетел над вытянутыми ногами, подтянутыми коленями, животами полулежавших на полу людей и обеими руками схватил руку старого Нейзеля. — Скорее пойдемте, — задыхался он, — там еще есть место. Ой, крестный, и вы здесь!
Нейзель ему улыбнулся. — Где ж мне и быть, сынок!
Балинт усадил своих крестных. — Садись, садись, — посоветовал Нейзель колеблющейся жене, — до утра мы вряд ли выберемся отсюда. Юбку жалко?
— Как вы сюда попали, крестный? — взволнованно зашептал мальчик, присев перед ними на корточки. — Теперь понятно, почему я не увидел вас утром в окне, крестная!
Тетушка Нейзель со стоном опустила свой мощный зад на пол. — Кому не досталось места, — громко сказал Нейзель, — с теми будем каждые два часа меняться. Ты очки мои захватила?