Ответ
Шрифт:
— Так пьете вы или нет? — спросил Балинт. Оба угольщика, повернувшись к нему от стойки, приподняли свои стаканы. — За здоровье! — Кто он, этот друг твой? — спросил Сабо и вновь грохнул по столу громадным красным кулачищем. — Это такой человек, которому можно довериться, не то что некоторым, — проговорил Балинт, полоснув Оченаша острым взглядом холодно блеснувших серых глаз. — Потому что ведь есть такие люди, — продолжал он, опять поднимая указательный палец, — что знакомишься с ними, а сердце подсказывает: с этим не водись, Балинт Кёпе! Да только не слушается
— Так, — подтвердил Сабо и опять стукнул кулаком по столу. — И пшел он вон!
— Да, пшел он вон! — ударив обоими кулаками по столу, крикнул Балинт. — Надо всегда слушаться сердца своего. Ведь подходят к тебе иной раз, сами подходят и спрашивают: ты мне веришь? Сердце-то подсказывает тебе: нет, а губы выговаривают: да. И ведь чаще живешь так, как губы говорят, а не так, как сердце просит, верно, Сабо?
— Верно! — рявкнул Сабо, колотя по столу кулаками. — И пшел он вон!
— Пшел он вон! — воскликнул и Балинт, глядя Оченашу в глаза. — На свете и такие люди есть, что берут тебя за руку и ведут, а как беда нагрянет, тут же руку-то и отпустят. Так, Сабо?
— Пшел вон! — заорал грузчик. — Пшел вон! — крикнул и Балинт, стукнув по столу. Угольщики тоже колотили кулаками по стойке, крича: «Пшел вон!» — Лайош! — позвал Балинт. — Еще по стакану господам угольщикам! Есть люди, что с виду в любой час за ближних своих пом-м-мереть готовы, а когда до дела дойдет, только в руку им плюнут. Как назвать такого человека, Сабо?
— Пшел он вон! — крикнули оба угольщика от стойки. — Еще вина господам угольщикам, Лайош! — потребовал Балинт. — Так как же назвать такого человека, Сабо?
Грузчик тупо уставился на Балинта. — Не знаю.
— Как назвать такого человека, который покидает другого в беде? — мягко, убедительно повторил вопрос Балинт и рукой отвел назад черные вихры грузчика, прилипшие к его потному лбу. — Ну, как такого назвать? — Черноволосый парень с приплюснутым носом, словно моля о помощи, взглянул на Оченаша; тот, белый как стена, откинулся на спинку стула и дрожащими руками оглаживал свой голый череп. — Не знаю я, — пробормотал Сабо. — Ведь тот, кто покинул человека в беде, — громко пояснил Балинт, — так же точно и других всех покинет когда-нибудь. Ну, как назвать такого человека?
— Трус он, — выговорил грузчик.
Балинт кулаком стукнул по столу. — А еще как?
— А так, что враль он!
— Пшел он вон! — выкрикнули вдруг все четверо вместе. — А еще как его назвать? — не унимался Балинт.
— Предателем, черт бы разобрал его по косточкам! — закричал Сабо. — И чтобы чертов тот всевышний, что на небесах восседает, по косточкам разобрал его, вот что! — Ну, а еще как назвать его? — спросил Балинт. — Иудою, — гаркнул грузчик и так грохнул кулаком по столу, что один стакан подпрыгнул высоко, словно кузнечик, и, дребезжа, покатился на пол. Жестяная стойка, словно эхо, тоже загремела под увесистыми ударами. — Пшел вон! — орал оттуда угольщик в картузе. — Господин Кёпе, нельзя ли еще стаканчик этого молочка
— Лайош, еще по стакану молочка от бешеной коровки господам угольщикам! — распорядился Балинт. — Как ты сказал, Сабо, повтори?
— Пшел вон, Иуда! — простонал плосконосый грузчик, задыхаясь и корчась от внезапно обуявшего его приступа смеха. Двое у стойки тоже загоготали. Балинт смотрел прямо перед собой, по-прежнему упершись в кулаки подбородком. — Человеку, который стрижется наголо, — проговорил он громко и вперив глаза в Оченаша, — верить нельзя. Такой человек… пшел вон отсюда!
Оченаш уже несколько раз делал попытки подняться, но голова у него шла кругом, а ноги так дрожали, что он вновь и вновь падал на пьяно раскачивавшийся под ним стул. — Ты, образцовый, чего тебе от меня нужно? — спросил он фальцетом. — Ты же сам выпустил мою руку!
У стойки оба угольщика захлебывались от смеха. — Пшел вон! — орал Сабо, колотя по столу кулаком. — Пшел вон, плешак! — И только бледное лицо Балинта оставалось неподвижным. Его глаза уперлись в лоб Оченаша. — Кто говорит о тебе? — спросил он презрительно. — Ведь ты же мой друг! Или ты не друг мне?
— Друг! — сказал Оченаш.
— Ты-то не предавал меня, верно? Или предал?
Оченаш встал, обеими руками держась за стол. — Об этом в письме, как говорится!
— Ведь то, что ты на заводе остался, — опять вскинув палец, проговорил Балинт, — а меня выставили, это же не предательство, верно?
Оченаш медленно повернулся, шагнул от стола.
— Если любишь меня, останешься здесь, — сказал Балинт. Долговязый подросток круто обернулся, их взгляды встретились. У стойки, хохоча во все горло, чокались угольщики, Сабо, налегая грудью на стол, изо всей силы колотил по нему кулаками. — Если ты мне друг, останешься здесь, — приказал Балинт. — Если любишь меня, то сейчас же поцелуешь!
— Точно! — вопил грузчик. — Коли любишь его, целуй! А не любишь, так я тебе башку разобью вот этой бутылкой!
Оченаш покосился на вскинутый над его головой синий сифон, поколебался мгновение, потом наклонился к Балинту, обнял его за плечи и, притянув к себе, крепко поцеловал со щеки на щеку.
Балинт вскочил, нечеловеческий гнев бушевал в нем, вся кровь бросилась в голову. Он поднес ко рту свой стакан, вцепился зубами в толстое стекло, и вот оно уже заскрипело, затрещало под упрямо стиснутыми, беспощадными зубами, со звоном раскололось. Из уголков рта засочилась кровь. Балинт повернулся к Оченашу и выплюнул ему прямо в лицо окровавленные осколки.
— А теперь, друзья, уж мы погуляем! Все сюда, кому я по нраву! — крикнул он, подзывая всех. — Еще литр вина, Лайош, будем пить, пока денежки даровые не выйдут! И споем, вот эту…
Угольщики поспешили к столу Балинта, парень в картузе размахивал над головой пустым стаканом. С улицы зашли еще двое и тоже подсели к столу; не по-осеннему яркое еще солнце освещало расписанную цветами, залитую вином скатерть. Глаза Оченаша наполнились слезами, он повернулся и, заплетая ногами, вышел на улицу.