Ответ
Шрифт:
— Разумеется, — проворчал государственный секретарь.
— Какова позиция министерства культов в связи с предстоящим дисциплинарным разбирательством?
Игнац мгновение поколебался: он не доверял Керечени. — Министерство культов не вмешивается в автономию университета! — заявил он.
Редактор махнул рукой. — Оставим это, вождь мой! Твоя личная точка зрения?
— У меня нет собственной точки зрения, — перебил Игнац. — Я не очень осведомлен об этой истории.
Главный редактор, чьи нервы были явно не в порядке после неудачного ночного бдения за карточным столом, вдруг сорвался. — Одним словом,
Однако Керечени не оскорбился неприкрытой насмешкой, даже не отозвался на нее. — Мне кажется, вождь мой, — сказал он, — ты неверно расцениваешь значение того, что произошло. Ведь тут не просто полицейское донесение. Если бы не избиение Шике, всю историю можно было бы потихоньку замять, теперь же, может случиться, вы в течение двадцати четырех часов получите весьма неприятные интерпелляции справа или слева, а то и с обеих сторон сразу. Соцдемы, как я слышал, собираются выступить в защиту Фаркаша.
Государственный секретарь побледнел. — Соцдемы?
Керечени видел, что его удар попал в цель, и еще раз с удовольствием закурил из золотой сигаретницы, красовавшейся на столе. — Нельзя ли мне поговорить с министром? — спросил он, собравшись с силами для новой атаки. — Я видел, что его машина еще здесь.
— Сегодня он больше не принимает, — возразил Игнац. — Можешь, конечно, подождать в приемной, пока он соберется ехать домой. Хотя он высиживает иной раз часов до восьми-девяти.
— Ясно, вождь мой, — кивнул Керечени. — Словом, ты развязываешь мне руки?
— Разумеется. — И Лаци Игнац послал тончайшую улыбку в простенок между Иштваном Тисой и Яношем Аранем. — Если вы собираетесь писать правду!
Игра как будто шла с переменным успехом, оба топтались на месте, не опередив друг друга ни на шаг. Однако ночь, проведенная в любовных утехах, и многообразные тревоги дня слишком вымотали государственного секретаря. Проклятие, возмутился он про себя, так ты надеешься играть со мною на равных? И решил, что пришла пора для главного удара. — Ты ведь знаешь, кто такой Миклош Фаркаш? — как бы между прочим подбросил он наживу.
— Как не знать! Племянник профессора химии.
— А кроме того?
Главный редактор насторожился. — Кроме того?
— Будущий зять барона Грюнера, — глядя в окно, объявил Игнац. — Вчера вечером состоялось обручение.
Керечени подскочил. — Но в таком случае…
— Я слышал, барон Грюнер забирает мальчика из армии, — невозмутимо продолжал Игнац; в этот миг он испытывал такое отвращение к Керечени, что даже не пожелал упиться одержанной победой, и говорил, отвернувшись и окну, — заберет из армии и определит на какой-нибудь свой завод.
— Если он зять Грюнера, — бесстыдно подвел итог Керечени, — это существенно меняет дело.
— Возможно, — кивнул государственный секретарь.
Две минуты спустя Керечени откланялся. Не успел он выйти за дверь, как зазвонил телефон. Несколько секунд Игнац тупо смотрел на трубку: поднять ли? Телефон все звонил, упорно и надоедливо, Игнац не выдержал, взял трубку. Едва не упущенный разговор оказался заключительным звеном в событиях дня.
Личный секретарь барона Грюнера тотчас
Игнац понял: семейство Грюнер, иными словами — Венгерское объединение промышленников, по-прежнему всем своим моральным и материальным весом стоит за Фаркашей. Несколько минут он сидел неподвижно, глядя перед собой остановившимся взглядом.
Распахнулась дверь, вошел министр, уже в пальто и в шляпе.
— Что скажешь об этой новой историйке с Фаркашами?
— Не ко времени она, ваше превосходительство.
Министр молчал. Мгновенно решившись, Игнац сделал второй пробный шаг. — Очень не ко времени, смею доложить. Бетлен ведет переговоры в Гааге…
Министр по-прежнему молчал.
— Если дисциплинарное расследование состоится, ваше превосходительство, — продолжал Игнац, — Фаркаш, надо полагать, оставит университет и уедет за границу. Это произведет дурное впечатление.
— Возможно, — сказал министр. Казалось, он осведомлен обо всем.
— Какова наша позиция? — спросил Игнац.
Министр нетерпеливо пожал плечами и вышел из комнаты.
День выдался очень насыщенный. Государственный секретарь Игнац вымыл руки, освежил лицо одеколоном, вызвал свою машину и покатил в Оперу.
История, казалось, предала забвению дело Фаркаша и вернулась к обычной повестке дня; полгода вокруг профессора не было никаких толков. Газеты молчали о нем точно так же, как о его племяннике Миклоше, устроившем дебош в редакции, что приписано было в осведомленных кругах, с одной стороны, его юношеской необдуманности и горячему нраву, с другой же стороны — благоговейному уважению к дяде. Геза Шике, избитый им журналист, неделю пролежал в больнице на горе Яноша, в четыреста шестой палате, по соседству с собственной супругой, потом опять сел к своему редакционному столу. Премьер-министр Бетлен вернулся из Гааги и укатил в Рим. Йожа Меднянская, оперная дива, после нескольких недель блаженства дала государственному секретарю Игнацу отставку, и он тоже уехал: поколебавшись между Французской ривьерой и Гармиш-Партенкирхен, остановился на Сен-Морисе, расположенном как раз между ними.
После обильных дождей, оросивших всю Венгрию, внезапно наступили теплые дни. Под безоблачно ясным небом страны ожидался обильный урожай. В университете готовились к годовым экзаменам. Приват-доцент университета Оскар Нягуй, возвращаясь домой после заключительной лекции, заглянул в табачную лавку и попросил десяток сигарет «Мемфис». Деньги выложил на прилавок.
— Этого мало, господин профессор, — сказала ему хозяйка лавочки, вдова трансильванского беженца, директора финансового управления, жившая прежде в вагоне. — Со вчерашнего дня табачные изделия вздорожали.