Ответный темперамент
Шрифт:
– Сам… И так уж…
И, медленно забросив ноги на кровать, в ту же минуту заснул, не обращая внимания на свет от настольной лампы.
Таня села на стул рядом с кроватью. Теперь она видела его лицо ясно, и весь он был перед нею.
За годы, которые прошли в разлуке с ним – ведь двадцать с лишним лет, непредставимо! – у нее, конечно, случались романы. Она была хороша собой, и это было естественно.
Один такой роман завершился совсем недавно и по ее решению: Таня узнала, что у Николая, с которым она познакомилась год назад, есть жена.
И не знала, не понимала, с каким чувством смотрит сейчас на Женино лицо.
Теперь, когда глаза у него были закрыты, лицо стало почти неузнаваемым. Что-то было в нем такое, чему Таня не знала названия, но что как-то… уязвляло ее. Может, то, что все его черты оплыли, утратили молодую ясность? Да нет, вряд ли, она ведь тоже не помолодела за эти годы.
«Не стоит сейчас об этом думать, – решила Таня. – Завтра он проснется, и мы поговорим».
Она погасила лампу и легла не раздеваясь на Нелину кровать. И долго прислушивалась к тяжелому Жениному дыханию.
Глава 18
Таня думала, что не уснет совсем. Но под утро сон все-таки одолел ее, и глаза она открыла только с первыми лучами солнца. И сразу же вспомнила, что случилось ночью.
Она села на кровати и посмотрела на Женю. Он тоже уже не спал – лежал, глядя в потолок. Ей почему-то показалось, что взгляд у него пустой. Но, может быть, только показалось, ведь она смотрела сбоку и не могла этого понять наверняка.
– Доброе утро, Женя, – сказала Таня, вставая. – Как ты себя чувствуешь?
Он тоже сел, потом встал, поморщившись – от боли, наверное, – и взглянул на нее с недоумением.
– Здравствуй…те, – сказал он. – А… как я сюда попал?
«Мы разве знакомы?» – говорил его недоумевающий взгляд.
Таня невесело усмехнулась.
«Жизнь не стоит на месте», – подумала она.
Эту пошлую фразочку любил повторять их домоуправ, когда ему приходило в голову в очередной раз проверить, не вселился ли кто-нибудь без прописки во вверенные ему помещения.
– Ты вчера, насколько я понимаю, подрался, – сказала она. – И лежал у меня под окном без сознания.
– Да! – вспомнил он. – Мне тут морду набили, а вы меня через окно втащили. Спасибо.
Теперь он смотрел на Таню с интересом. Но все равно не узнавал. Ей стало совсем грустно.
– Я так сильно переменилась, Женя? – спросила она.
– Вы… То есть… – смущенно пробормотал он.
Пожалуй, он решил, что во время пьянки познакомился с какой-то женщиной, и вот теперь мучительно пытался вспомнить, как ее зовут и что у него с ней было.
– Я Таня, – сказала она. – Таня Луговская из Ермолаевского переулка. Димина одноклассница.
И тут он наконец понял, кто перед ним. И это так поразило его, что он даже отшатнулся,
– Таня! – хрипло воскликнул он. – Да как же так?
– Вот так.
Она думала, что сейчас он начнет о чем-то расспрашивать ее, что-то ей объяснять. Но вместо этого он вдруг шагнул через всю комнату – ему хватило одного шага – и обнял ее. И в то же мгновенье, когда он это сделал, Таня впервые поняла, то есть не поняла, а почувствовала наконец, что это действительно Женя. Не имело теперь значения, что лицо у него изменилось, оплыло, что вчера он был пьян, что дрался во дворе, что… Ничего больше не имело значения! В нем был прежний порыв, тот самый, от которого замерло сердце у юной Танечки Луговской, когда она впервые увидела Женю Саффо.
Он целовал ее молча, губы были горячие, как будто у него под сорок поднялась температура, руки тоже, они обжигали Тане плечи. Может, это странно было, что он молчит, но ей не казалось это странным, потому что и саму ее охватило то же состояние, в котором находился сейчас он: сильное, до звона во всем теле, желание.
Таня легла вчера спать в ситцевом халатике, в котором обычно ходила дома. Он был старый, именно поэтому любимый, и пуговицы на нем расстегивались легко. Женя и расстегнул их легко, мгновенно, кажется, одним движением, и сразу поднял Таню на руки; халатик соскользнул на пол.
Он положил ее на кровать, сам лег рядом, не переставая целовать ее губы, шею, грудь. В его поцелуях было такое нетерпение, такая жадность даже, как будто он думал о ней все двадцать лет их разлуки и вот наконец нашел ее, наконец получил возможность целовать ее голую, обхватывать сверху всем своим телом – горячим, большим, тяжелым.
То, что он делал с нею, невозможно было назвать ласками – это была сплошная страсть, сплошной порыв. Но отсутствие ласк не оскорбляло Таню, как, наверное, оскорбило бы ее, если бы с ней был не Женя, а любой другой мужчина. Она и сама хотела его сейчас так, как не хотела никого и никогда.
Он был уже в ней, это получилось так резко и больно, что она вскрикнула, но желание ее от этой боли не прошло, а, наоборот, только усилилось. Подушка была где-то у нее под спиной, и, изогнувшись, она передвинула ее пониже. От этого Женя просто-таки вбился в ее тело, а она, подняв ноги, еще и обхватила ими его спину, удерживая его в себе.
Удерживать его, впрочем, было не нужно, он и так не отрывался от нее, не уходил из нее, и стон, который срывался при этом с его губ от переполняющей его страсти, был громче, чем вчерашний его стон от боли.
Кто-то из ее мужчин говорил ей, что она приятна в постели. Какая же это была глупость! Только теперь она поняла, что приятность – мелкое слово, ничего не говорящее о том, что происходит между мужчиной и женщиной, когда они становятся – одно.
С Женей ей не было приятно, ей, может, было с ним даже невыносимо. Но вместе с тем не было силы, которая заставила бы ее сейчас оторваться от него.
– Я сейчас кончу, – прохрипел он. – Ты со мной сможешь?
Даже грубость его вопроса не имела теперь значения. Главным было то, что он делал с нею, а не то, что он ей говорил.