Ответный темперамент

Берсенева Анна

– Да, простоты хватает, – пожал плечами Герман.

– Ее моей маме ее няня пела, когда она маленькой была.

Герман с трудом мог представить маленькой Василисину маму с ее сурово-равнодушными глазами.

Все это было немного смешно, но в общем довольно скучно. Он любил то, над чем можно было подумать, а в этой песенке думать было не над чем. И не было у него никаких печалей, и сидеть просто так ему было некогда.

– Ну, я пойду, – сказал Герман.

– Посиди со мной, – грустно улыбнулась Василиса. И поспешно добавила: –

Это так, цитата. Извини, что так получилось с уткой.

Она проводила его в прихожую. Когда открыла дверь и Герман оглянулся, чтобы попрощаться, то глаза у нее поблескивали в полумраке – ему показалось, нежно и печально. Но это было слишком неуловимое и почему-то болезненное ощущение. Он не знал, что с ним делать, и оно тут же прошло.

По дороге в общежитие Герман вспоминал балет – яркое и необычное зрелище. Про Василису он не вспоминал. Чего вспоминать, если они в любой момент могут увидеться?

Это было на четвертом курсе. Летом Герман уехал на практику к себе в Моршанский район и Василису не видел, конечно. Не видел и в сентябре, когда вернулся. Он все собирался ей позвонить, узнать, как она, да все времени не было.

Он вообще выпал тогда из круга общения – писал диплом, работал в ветлечебнице, было не до гулянок и даже не до посторонних книг. Поэтому когда однажды он встретил возле метро Хана, веселого парня с режиссерского курса ВГИКа, тот долго рассказывал ему, что и как у общих знакомых – Герман ничего ни про кого не знал.

– А Василиска-то – помнишь? – сказал Хан. – Умерла.

Герману показалось, что его стукнули по голове дубиной. Как – умерла?! Как это Василиса могла умереть?

– Как – умерла?.. – с трудом выговорил он.

– Да вот так. Онкология.

– Но она же не болела… – пробормотал Герман.

– Ну, я подробностей не знаю. Вроде, говорят, от этого дела молодые быстрее умирают, чем старики. Как там у зверей, не так? Девчонки к Василиске в больницу ходили. Похудела, говорят, страшно. Еще смеялась, что наконец сбросила лишний вес. Хорошая она была, правда?

Герман молчал как громом пораженный.

– Давно? – наконец спросил он.

– С месяц назад. Ну, Герыч, я пошел. – Хан поднялся с лавочки, на которую они присели потрепаться. – Так не забудь, приходи на мой показ.

«С месяц. Я уже был в Москве. Собирался ей позвонить. Но все откладывал. Куда она денется, думал».

Он был ошеломлен, просто раздавлен. И долго жил в таком состоянии. Потом ошеломление, конечно, прошло. Осталась только жалость к Василисе. Она и правда была очень хорошая, и он был ей благодарен. Да и как не жалеть, что умерла совсем молоденькая девочка?

И вдруг, спустя примерно полгода, Герман почувствовал, что воспоминания о Василисе принимают в его сознании какой-то странный характер. Они становились все ярче, все пронзительнее. Он вспоминал каждое ее слово, каждый жест и взгляд. Особенно тот, печальный и нежный, которым она провожала его в тот вечер, когда ему не досталась утка с яблоками. Может, она уже тогда была больна? Может, даже знала об этом? У него невыносимо сжималось сердце, когда он предполагал, что это могло быть так…

Глава 12

Теперь,

двадцать с лишним лет спустя, Герман сознавал, что означало то постепенное прояснение его памяти: он взрослел. Натура его была такова, что взрослел он стремительно, и в тот год после смерти Василисы он как раз начинал входить в состояние взрослого мужчины, хотя и только-только, в самом первом приближении.

А теперь он находился в этом состоянии давно и хорошо понимал, почему Василиса прошла когда-то по слепому полю его жизни.

От того, что взрослого и умного мужчину тронуло бы, двадцатилетнему неразвитому парню становилось лишь скучно. Он не понимал тогда прелести простоты, нежности и человечности – его привлекали совсем другие вещи, причудливые и яркие.

«Вот и получи теперь Эвелину! – невидящими глазами глядя на бурную в своем убожестве камерную жизнь, думал Герман. – Ярче некуда!»

Собственно, все женщины, которые у него были, являлись теми или иными разновидностями Эвелины. А теперь, в сорок пять лет, приближаясь к тревожному рубежу своей жизни, он уже и вовсе не представлял себе женщину, с которой мог бы жить. И дело было не в бытовых привычках, за них-то он никогда не держался и менял их довольно легко. Дело было в том, что он на собственном опыте убедился: та нежность, та простая человечность, которую он встретил в ранней юности и мимо которой равнодушно прошел, – есть редкостная драгоценность, которую многим и многим вообще не доводится встретить за целую жизнь.

Собственно, он как раз и относился теперь к этим многим. Ничего подобного ему в жизни больше не встречалось и, учитывая возраст, встретиться уже не могло.

Герман даже и хотел бы попасться в силки самой распространенной среди мужчин его возраста иллюзии: что обновление жизни может быть связано с обновлением подруги, например, старой на молодую. Если бы так! Он бы рад был этому, честное слово. Но обновление подруг происходило в его жизни не раз, и ни разу при этом не случалось, чтобы что-то всерьез переменилось в нем в связи с этим.

Молоденькие девочки, даже лучшие из них, были слишком наивны, чтобы задержать его внимание надолго, а умудренные жизненным опытом женщины слишком сильно зависели от этого своего бытового опыта, который у них у всех был примерно одинаков, а значит, совершенно ему понятен, – и он терял к ним интерес так же быстро, как к молоденьким.

Тупик, отчетливый тупик.

«Что это тебя вдруг про баб размышлять потянуло? – злясь на себя, подумал Герман. – Ты лучше о другом тупике поразмышляй!»

Но размышления на любую тему все равно пришлось прервать: его вызвали на свидание. Это было странно, потому что навещать его было некому. Наверное, просто пришел адвокат.

Он у Германа был давний, проверенный, очень толковый и не строил оптимистичных прогнозов. А какие тут могут быть прогнозы – все ясно. Плохо дело, что и говорить. Все-таки, наверное, придется соглашаться на предложение, от которого невозможно отказаться. Против лома нет приема.

Погруженный в такие вот мысли, Герман пришел в комнату для свиданий.