Ответственность
Шрифт:
— А вы поддались?
— Почему вы так думаете?
— Нет, об этом я еще не успела подумать. Я просто спрашиваю: поддались?
— Нет, — очень решительно ответила Гуляева.
Но на это последовал такой же решительный приговор:
— А мне показалось, будто вы возненавидели весь мир с таким отчаяньем, как зубную боль.
— Нет, совсем не то.
— А что же еще! — горячо заговорила Таисия Никитична. — Ненависть опустошает человека, утомляет так, что только и остается — головой в болото.
Так говорила Таисия Никитична, пока не почувствовала,
— А ты, видать, запойная.
Таисия Никитична повернула голову, покосилась на рыжего. Он взметнул красную бровь в сторону Гуляевой:
— Подружка твоя, говорю, запойная, — повторил он и пояснил: — Здоровый человек поллитра выпьет и закуражится, песни запоет, и все ему в веселом виде предстанет. А запойному сто грамм перепадет, он и раскис, и пошел сопли на солнышке сушить. Вот тут бабы идут некоторые, у них на глазах ребяток фашист терзал. Ничего, идут, гляди-ка. Тихо идут, не похваляются…
Анна Гуляева шла с таким видом, словно и не слышала, что сказал рыжий плотник, но это его нисколько не задело.
— Дура ты, хоть, видать, и ученая, — равнодушно проговорил он. — Обида жалобой питается и человека душит. А ты веселей живи, не задумчиво…
Конвойный скорее ворчливо, чем злобно, крикнул:
— Разговорчики отставить!
На мужчин окрик этот никак не подействовал, они продолжали переговариваться, обсуждая такую волнующую тему, как выпивка, и дружно осуждая запой. Это явление все считали позорным, болезнью и никак не связывали его с милым и приятным отдохновением от трудов и забот, каким, по всеобщему мнению, являются хорошая выпивка и вольный хмельной разговор. И все пришли к одному выводу: если человек запил, то в этом обязательно виновата баба.
— А если баба запьет? — спросила женщина, шедшая рядом с Таисией Никитичной. — Тогда, значит, мужик виноват?
— Мужик перед бабой виноватым не бывает, — объявил рыжий и начал приводить примеры женского коварства с такими подробностями и употребляя при этом такие слова, что у Таисии Никитичны помутилось в глазах.
Она оглянулась. Глаза рыжего по-прежнему ничего, кроме скорби, не выражали.
— Чего оглядываешься, уфицерша? — спросил он.
— Как вы так можете?
— Я еще и круче могу. Бабы тут, конфузюсь все-таки.
— Да слушать вас надоело!
Он равнодушно посоветовал:
— А ты дай мне в рожу. Я такого, надоедливый который, — в рожу. Первое дело.
«А что, если и в самом деле дать?» Такая отчаянная мысль вспыхнула, ослепила сознание, и все дальнейшее произошло уже вполне бессознательно. Таисия Никитична обернулась и ударила по красной щетинистой щеке. И тут же ужаснулась: «Да что же это я делаю! И что он сейчас сделает со мной? Вот как даст! Или выругается… Или, что всего хуже, начнет издеваться…»
Но рыжий сделал хуже даже того самого плохого, что ожидала Таисия Никитична. Он ничего не сделал. Продолжал шагать, как будто ничего не случилось. Сейчас он больше всего походил на большого тоскующего слона,
Как бы подтверждая это безнадежное и горькое предположение, рыжий бригадир проговорил:
— А ты, удалая, перевоспитывать меня не берись. Цыц! — прикрикнул он на плотников, хотя ни один из них ничего еще не успел сказать.
— Извините, — четко проговорила Таисия Никитична, оглядываясь через плечо.
— Да это ты зачем? И совсем этого не надо. Чего просил, то и получил, — так, по-нашему, выходит, — проговорил он рассудительно, чем только усилил чувство стыда и унижения, которые охватили Таисию Никитичну.
А тут еще и конвоир, отупевший от этапной скуки, встрепенулся и оживленно выкрикнул:
— Разговорчики! Отставить! Гляди в затылок впереди идущему!
И тут же в тишине послышался назидательный голос Анны Гуляевой:
— Философия эпохи: не верти головой, гляди в затылок и не бей по морде, даже если тебя об этом попросят.
ПЕРЕД САМЫМ ПРИВАЛОМ
Совсем другого рода страдания навалились на Таисию Никитичну под конец предпоследнего перехода. Ее многострадальные офицерские сапожки не выдержали, и на одном из них отстала подошва. Вода, которой надоело отражать близлежащий мир, просочилась в сапог, и мокрая портянка натерла ногу.
Оттого, что ночлег был близок, заключенные, несмотря на усталость, прибавили шагу. Она старалась не задерживать движения, но кончилось тем, что передвигаться стало совсем невозможно. Она остановилась. Задние ряды смешались, образовался затор. Конвойные забеспокоились, оживились и остановили колонну.
— Что тут у вас? — подлетел начальник конвоя.
Сразу несколько голосов начали объяснять, хотя он уже и сам все увидел.
Одна из женщин, которая вела Таисию Никитичну, наклонилась к ней:
— А вы разуйтесь, легче будет.
— Тут с полкилометра осталось, не рассиживайся! — проговорил начальник, презрительно глядя сверху вниз, и вдруг закричал: — Кому говорю, встать!
Все сразу притихли. Не оттого, что испугались этого неожиданного окрика, а оттого, что всем, и начальнику тоже, было ясно, что идти она все равно не сможет. Подводы с вещами, как всегда, ушли далеко вперед и, наверное, уже были на месте ночлега.
Но все же Таисия Никитична поднялась, несколько рук поддержали ее, Анна Гуляева скинула с плеч рюкзак и отдала его своей соседке. Ни на кого не глядя, она сказала негромко:
— Понесли.
Она нагнулась, чтобы ловчее подхватить Таисию Никитичну, и снова повторила:
— Давайте, кто еще?
«Ох, какая же я дура!» — подумала Таисия Никитична. Все остальные мысли пришли к ней потом, заставили ее совсем по-другому подумать и о Гуляевой, и о том, что она говорила, и о ее озлобленности. Нет, тут совсем другой мир и другие условия, и все чувства, наверное, не так проявляются, как в обыкновенных, нормальных условиях жизни.