Отъявленный плут
Шрифт:
— Но цвты, — продолжала больная, — не представляютъ ничего особеннаго; они такъ быстро вянутъ. А вдь увядшіе цвты на могил куда какъ некрасивы. И когда я буду тамъ лежать мертвой, я все равно ихъ не увижу, да и согрть меня они не могутъ. А помнишь ли, Элина, т туфли, которыя мы разъ видли на базар? Вотъ т такъ грютъ.
Да, Элина хорошо помнила туфли. И чтобы доказать сестр, какая она умница, она принялась очень подробно описывать эти туфли.
— Теперь уже недалеко до зимы, — говоритъ больная, — и въ окно такъ страшно дуетъ, что мохнатая тряпка, которая виситъ тамъ на гвозд и которою он об моются, совсмъ промерзаетъ и становится жесткою. Элина могла бы купить пару такихъ теплыхъ
И об сестры взглянули другъ на друга. О, Элина совсмъ не такъ глупа.
Да, да, Элина могла бы взять т цвты, которые принесутъ ей, умершей. Ну, конечно, она могла бы это сдлать… По воскресеньямъ по улицамъ гуляетъ такая масса людей. А сколько людей дутъ съ цвткомъ въ петличк, да, какъ часто прозжаютъ мимо нихъ въ экипажахъ мужчины съ цвтами въ петлиц! Наврное, они покупаютъ эти цвты.
Элина спрашиваетъ, не можетъ ли она купить также и котенка?
Да, если у ней останутся лишнія деньги. Но, прежде всего, она должна купить теплыя туфли.
Такъ поршили он между собой, и никому не было никакого дла до того, что эти дти поршили между собою.
Только Элина должна была помнить, что цвты надо взять въ тотъ же день, пока они еще не завяли.
— Какихъ лтъ была больная двочка? — прервалъ я разсказчика.
— Полагаю, лтъ двнадцати-тринадцати. Ну, да вдь тутъ годы не при чемъ: у меня была сестренка, она училась греческому языку еще совсмъ крошкой. Но Элина, какъ вамъ извстно, потерпла неудачу. Собственно говоря, наказана она не была. Полиція только постаралась нагнать на нее спасительный страхъ, и можно сказать, что двочка сравнительно дешево отдлалась. А затмъ школьная учительница „занялась“ ею. Знаете ли вы, что значитъ „заняться“ ребенкомъ? Это значитъ — чмъ-нибудь отличать его отъ другихъ, постоянно испытывать его и тайно наблюдать за нимъ. Элину вызывали во время перемны:
— Милая Элина, подожди минутку, мн надо съ тобой поговорить. — И ее начинаютъ усовщевать, дружески, но ршительно, въ самые неподходящіе моменты напоминая ей объ ея „проступк“ и убждая въ необходимости испросить у Бога прощеніе.
И въ двочк что-то надламывается — разбивается!
Элина становится апатичной ко всему, она приходитъ въ школу неумытой, забываетъ дома книги. Находясь постоянно подъ подозрніемъ, вчно преслдуемая наблюдающими и испытующими взорами, она пріобртаетъ привычку прятаться отъ глазъ учительницы и вообще избгаетъ смотрть людямъ прямо въ глаза. У ней мало-помалу является тотъ непріятный взглядъ исподлобья, который придаетъ ей трусливый и жалкій видъ. Когда, наконецъ, наступаетъ день ея конфирмаціи, пасторъ пишетъ ей въ назиданіе на заглавномъ лист ея молитвенника изреченіе, въ которомъ упоминаетъ объ извстной заповди, и вс люди размышляютъ надъ этимъ изреченіемъ и надъ ея прошлымъ. Тогда она уходитъ изъ церкви и покидаетъ свою каморку. Солнце озаряетъ золотистымъ блескомъ городъ, люди снуютъ по улицамъ съ цвтами въ петлиц,- и она сама детъ на прогулку за городъ — въ экипаж… И вотъ сегодня ночью я ее опять встртилъ. Она живетъ вонъ тамъ внизу. Она стояла подъ какими-то воротами и шопотомъ заговорила со мной. Я не могъ ошибиться. Я сейчасъ же узналъ ея голосъ и узналъ красный рубецъ на подбородк. Но, великій Боже, до чего она выросла и пополнла!
— Пойдемъ со мной, это я! — сказала она.
— Да, и я тотъ же, — отвтилъ я, — но какъ ты выросла, Элина!
— Выросла? Это что еще за глуности? У меня нтъ времени для пустой болтовни. Если же мы хочешь подняться ко мн, такъ незачмъ здсь стоять и только отпугивать другихъ и мшать. Я назвалъ ей мое имя, напомнилъ ей о заднемъ двор, о маленькой Ганн, обо всемъ, что я зналъ.
— Пойдемъ къ вамъ и поболтаемъ немного обо всемъ этомъ, — сказалъ я.
Когда
— Подумайте-ка, будь тутъ маленькая Ганна, мы могли бы, какъ бывало, посидть втроемъ и болтать о разныхъ разностяхъ.
— Ну, что вы за вздоръ городите, — возразила она съ рзкимъ смхомъ. — Кажется, вы опять впадаете въ дтство.
— А вы разв никогда не думаете о Ганн?
Она, взбшенная, плюнула на полъ.
— Ганна и вчно Ганна! Неужели же я воображаю, что она еще дитя? Все, что касается Ганны, осталось далеко позади, и какая же это, въ сущности, пустая болтовня! Не велть ли принести выпить чего-нибудь?
— О, да, конечно!
Она сейчасъ же встала и вышла. Рядомъ изъ сосднихъ комнатъ доносились ко мн голоса, хлопанье пробокъ, ругань, слабые заглушенные крики. Двери открывались и съ шумомъ захлопывались; по временамъ кто-то выходилъ въ коридоръ, громко звалъ прислугу и отдавалъ какія-то приказанія.
Элина вернулась. Она хотла непремнно сидть у меня на колняхъ и закурила папироску.
— Отчего я не могу сидть у тебя на колняхъ? — спросила она.
— Какъ давно вы здсь?
— Не знаю хорошенько, да и не все ли равно? Prosit!
Мы выпили. Она стала напвать совсмъ безъ голоса мелодію какой-то идіотски-нелпой шансонетки, слышанную ею въ какомъ-нибудь загородномъ кабачк.
— Гд вы этому научились, Элина?
— Въ Тиволи.
— Вы тамъ часто бываете?
— Да, когда у меня есть деньги; но теперь у меня ихъ почти никогда не бываетъ. А хозяйка непремнно требуетъ денегъ. Она вдь отбираетъ у насъ большую часть, такъ что намъ ничего почти не остается. Не можешь ли ты мн дать немного денегъ?
Къ счастью, у меня еще были деньги, и я ей далъ. Она взяла, не поблагодаривъ даже, не выказавъ ни малйшаго удовольствія, хотя, быть можетъ, внутренно и испытывала нкоторую радость при вид такого количества денегъ. Она потребовала, чтобы я заказалъ еще бутылку вина. Ей хотлось позвать товарокъ и угостить ихъ виномъ.
И эти товарки пришли. У нихъ у всхъ были туго накрахмаленныя юбки, которыя шуршали при малйшемъ движеніи, обнаженныя руки и короткіе завитые волосы. Элина представила имъ меня — она еще помнила мое имя. Она принялась имъ разсказывать высокомрнымъ тономъ, что я ей далъ массу денегъ, что я ея добрый старый другъ, и она можетъ у меня брать денегъ, сколько ей угодно.
И это всегда такъ было.
Товарки пили и становились все веселе, состязались въ произношеніи самыхъ недвусмыеленныхъ двусмысленностей и разсказывали другъ про друга разныя вещи. Элина вдругъ принялась ревновать меня къ нимъ и, когда я начиналъ говорить съ другой женщиной, она хмурилась и капризничала. Но я нарочно говорилъ съ другими, чтобы заставить Элину высказаться, такъ какъ я хотлъ поглубже заглянуть въ ея душевный міръ, Но я не достигъ цли. Напротивъ, она съ презрительнымъ видомъ откинула назадъ голову, совсмъ замолчала и чмъ-то занялась.
А въ конц концовъ она взяла шляпу и кофточку, какъ бы собираясь уйти.
— Какъ, вы хотите уйти? — спросилъ я.
Она ничего не отвтила, только стала напвать съ серьезнымъ видомъ какую-то мелодію и, наконецъ, надла шляпу. Затмъ она вдругъ открыла дверь, ведущую въ коридоръ, и крикнула: „Гина!"
Это была ея мать. И та пришла, тяжело ступая, слегка волоча ноги въ большихъ истоптанныхъ туфляхъ. Она постучалась въ дверь, вошла и остановилась у порога.
— Сколько разъ говорила я теб, чтобы ты каждый день вытирала пыль съ комода! — произнесла Элина рзкимъ тономъ. — Какое свинство! Смотри, не заставляй меня повторять моихъ приказаній, — понимаешь? И фотографіи надъ комодомъ обметать тоже каждый день.