Отыгрывать эльфа не просто. Дилогия

Кондратьев Леонид Владимирович

В общем ментальном поле, окружающем дракончиков, один за другим начинали загораться образы «злой, опасный, может укусить», в связи с чем тихо, практически не издавая никаких звуков, кроме легкого шороха раскалываемых когтями чешуек коры, три практически невидимые в предрассветной тьме тени заскользили вниз по стволу дерева. Причем если Глау отправился на защиту «мамы», то самочки беззвучно заскользили за спину обидчика.

— Малышню свою угомони, старшина. Пришибить ведь могу случаем… не один ты голубятничал.

Прошедшие в общем сознании образы запрета, опасения и страха заставили самочек остановиться и тихо заскользить в сторону старшины, с завистью бросая взгляды на пристроившегося на его коленях

Глау.

— Да как… где ручеек есть незаболоченный, на уху надергать можно, только он охотник, сидеть на берегу пустым делом считает, а глушить не дело.

— Скажешь — глушить! А вершу сплести? Или забыл, как рыбу ловят? Смышленые… Вот их на рыбу не натаскивал?

Котелок потихоньку закипал, распространяя жаркий летний запах.

— Надо попробовать, пока что мышей ловят, сороку вон давеча гоняли. А рыбу любят, проглоты. — «Пару вершей надо сплести, на физзарядке завтра к ручью побежим».

— Ты мне вот что скажи, Валерий Сергеич, сам-то ты с какого года в войсках?

При пробежавших в сознании старшины образах мышей, рыбок и, самое главное — такой противной, склочной и одновременно вкусной птички, в животе одной из самочек смачно заурчало.

— А чаек у тебя хороший… — Иванов протянул алюминиевую кружку, оплетенную берестой.

— Как в восемнадцатом в Красную гвардию пошел, так и служу посейчас. За Хасан знак имею. В Монголии воевал, финскую кампанию прошел, тож с медалью. Документов нет при себе, в начале войны батальонному сдал. — «Про плен самому рассказать, или ждать расспросов?»

— И все в пехоте? — Горячий настой заплескался в кружке, и старшина двумя руками передал ее Иванову. Иванов аккуратно подхватил берестяную опояску, наблюдая, как старшина отхлебывает напиток.

— Так точно, в ней, родимой.

— Присягу, значит, ты давал. Вот и расскажи, старшина, как здесь очутился? — «Как ты здесьочутился? Началось…»

— В первый день нас по тревоге подняли, мы на прикрытие дотов должны были выдвинуться, пока собирались, наш батальон «штуки» накрыли, казарму и склад вдребезги, людей побило множество, кто что успел с ружпарка вынести, да с развалин откопать, с тем и пошли. Машин нет, повозок всего пара, и на марше немцы на нас выскочили, это в полусотне километров от границы! Броневики да мотоциклисты с пулемётами, вот и бились мы с ними с ходу. Пока свои пулеметы развернули, ох и покосили они нас… потом пехоту уже мы «максимами» причесали, броневик отогнали, но тут их танки подошли, а у нас против танков, кроме русского слова, вообще ничего. Станкачи расстреляли, у нас людей-то осталось полсотни с батальона, отошли в лес…

— А сейчас, гляжу, и того меньше. И что, к своим пробиться не пробовали?

При звуках последнего вопроса сидящего напротив двуногого и бескрылого существа, так похожего на «маму», но, в отличие от нее, пахнущего опасностью, потянуло уж совсем замогильным холодом. Моментально подобравшийся Глау с видом заправского кота развернул напрягшееся в струнку тело в направлении опасности и приготовился к прыжку, понадежнее вонзив при этом когти в опору — за что сразу же схлопотал легкий подзатыльник от старшины, которому юный прыгун чуть не разорвал бедро.

— Ловко управляешься, чую бывалого голубятника. Часто зерно с водкой в кармане держал? — Иванов доброжелательно улыбался, но глаза чуть прищурились, а рука переложила на колени короб маузера. Угрозу вроде смягчила водруженная сверху кружка, но старшине почему-то легче не стало.

«Эх, было время…»

— Не то слово, сам не поешь, не допьешь, но чтоб «замануха» всегда наготове была… Сорганизовались как-то, из командиров один лейтенантик молодой остался, да и тот раненый, карты нет, кто что вспомнил, и двинули на север, там наши должны были быть. Раненые тянули,

оставить негде. За сутки километров двадцать прошли, не более. Пару дорог пересекли удачно, а на третьей уже немцы колоннами. Подстерегли момент, когда две машины ехали, обстреляли, чтоб хоть патронов или еды добыть, одну сожгли, одна проскочила. Десять минут не прошло, с двух сторон навалились броневики да автоматчики, кто-то уйти сумел, а меня в самом начале взрывом долбануло, очухался — уже немцы вокруг ходят, раненых штыками докалывают. Жить захотел, встал кое-как, нас всех человек пятнадцать оказалось, и погнали на запад. Тех, кто идти не мог, прямо на дороге и расстреливали. Привели в деревню, загнали в сарай здоровый. Там уже народу под сотню человек было. С Железко и Онищенко я в колонне встретился, когда нас из того лагеря ещё куда-то повели. Колонна большая собралась, охраны немного, но стреляли сразу, чуть дернись. И тут самолёты немецкие налетели, полоснули по нас не разбирая, охрана в кюветы попрыгала, а мне осколок в ногу прилетел, валяюсь и понимаю, что после налёта пристрелят. Тут Гена с Юрой меня подхватили — и в лес. Все разбегались, немцы стрелять не сразу начали, так что нырнуть в кусты успели.

— Значит, все это время по лесам отлеживались? Ну да это дело былое, кто бежал — бежал, кто убит — убит… Ты мне лучше скажи, как ты того, кого называешь командиром, встретил. — Иванов лениво повел плечами. — Думаешь, я не вижу, кто здесь командир на самом деле? — Глау разъяренно зашипел, напружиниваясь, и с писком шарахнулся от негромкого резкого: «Zuruck!!!» Было такое впечатление, что старшину резко вытянули по ребрам тыльной стороной ладони,[8] при слове «цурюк» Иванов как бы случайно нажал защелку кобуры.[9]

Иванов неторопливо прихлебывал чай, поглядывая иногда на испуганного дракончика.

— Как встретил… Это он нас встретил. Бойцы меня по лесу уже черт-те сколько тащили, темнота, хоть глаз выколи, на ощупь практически шли. Оружия — подобранный «дегтярь» с парой патронов, еды нет, я днем рану посмотрел и понял, что, даже если в госпиталь прямо сейчас попаду, оттяпают ногу по самую задницу, не попаду — от гангрены загнусь очень быстро. Вот, значит, ребята в очередной раз в елку ударились, меня уронили, а тут ехидный голос из темноты: здрасте, и не желаете ли, мол, пойти со мной, там много вкусного. А про то, кто здесь хозяин… Не смотрите, товарищ капитан, что я суечусь и командую, а товарищ Ссешес рядом ходит. Не его это дело — портянки считать. Немца он бьет как никто, мост взорвал, дурости ни одной не сделал, зато, если чего, тихо да вежливо скажет — лучше сразу делать, чтоб потом дураком не оказаться.

— То, что людей сохранил, — это хорошо… А вот про него ты мне поподробней расскажи… Странный он у вас… очень… Ты, старшина, человек бывалый, много командиров на своем веку повидал… Вот и скажи мне, ведет себя командир так, как ваш? И учти, от рассказа этого многоезависит. И прежде всего — поверят вам на Большой земле или нет.

— И то правда, командиров я повидал много и разных. Ссешес ни на кого не похож, но я только рад тому. Я ему тоже не верил спервоначалу, думал, негр дурью мается. Но перво-наперво он меня с того света вернул. Это теперь командир огнем швыряется да похмелье лечит хоть по двадцать раз на дню, а тогда ему это ох как непросто давалось, после каждого лечения самого по полдня в чувство надо было приводить. Чем вытащил? Да той самой «малой лечилкой», что у него на все случаи жизни: порезы, ушибы и все такое. Потом мы засаду на дороге сделали, все прошло точно, как товарищ Ссешес сказал: своими взрывными стрелами броневик остановил, хоть и говорил, что те гранаты, колотушки немецкие, второй раз в жизни видит. Первый — это когда они с Корчагиным мотоциклистов подстрелили, до меня еще было…