Отзвуки реквиема

Голобоков Николай

– А сам?

– Мяне не возьмуть. Я при должности. Я зав складом.

– Не тронуть.

– Неее…

– Тронули.

– Ага.

– Подбегли.

– А все разбежались. Они к яму, а он.

– У меня ключи, я ответственное лицо. У меня столько

добра народного, на складе…

– Фьюить, и, и, и по ныне два дня.

Андреич присвистнул, и, добавил,

– И, поныне два дня.

– А они яго, уступком под задницу, уступком, по голове шарахнули…– Ключи вырвали, ды в кусты закинули. А его боле никто и не видел ни сразу, ни опосля.

– А другого, шёл по полю, дык ето… затолкали в машину, и на вокзале, ну ето, станция, в вагон стали его толкать, а он крутанул плечишшам и, сбил одного, дык, ето застрелили и бросили. Все боялись, никто не забирал яго. Два дня лежал. Мухи зялёныи по нём лазили, лазиють, птицы клюють. На кладбище не донести, ды и страшно. Бабы голосють, закидайте хош дярном, да землицы принесли бы.

– Попадья вышла, ето, из хаты.

– Братья мутные, придайте земле христианина.

– Закидали. Просто закидали и усё. Ну, ето придали земле.

– Ой, што ты. Ловили усех. Где не попадя.

– Уборочная. Дык, ето, суки, на поле приезжали. Люди зярно стерегуть, молотють, а их хап и, и нетути. А ты говоришь…

– На току, да где зярно, ето было святая святых. Мужуки, там даже не пили.

– Да што ты, ето же хлеб. А им усё по барабану. У них, говорили, даже план был, количество.

Чтоб другим неповадно было…

– И, говорить об ентом даже запрещали. А то усю семью заберуть, и детей малых. Во, зверюги, а ты говоришь…

– Наливай. Дюже, дюже муторно. Душу давить. Сил моих нет.

– Ты вот просишь, расскажи да расскажи. А ты знаешь как тяжело. Ты это не видел. А мне уже за восемьдесят…

– Войну отвоевал, а тут горит… Всё внутри горить…

– Наливай!

– Да ты чаво, ослеп, краёв не видишь? Пилицилину ветинар больше уколить, в задницу, а ты жмёсси. Суббота нынче…

– Вооот, это по – мужицки, как у нас в курской области. Да ни набивай пузо. Вон, огурцом загрызи и хорош.

– Всплывёть. Что ты похватываешь? Ай дома не ел?!

… – Дедушка наш, крякнул, вытерся ладонями, будто умылся и попросил.

– Вы, ето, ребята, боле не надо.

– Не просите.

– Не могу.

– Дюже чижало.

– Во. Времена были…

Он резко махнул рукой, и, ладонью, как саблей провёл по горлу.

– Вот она где.

– Эта война.

– Ежовщина.

Брат

Ещё пел в её душе прощальный школьный вальс, ещё радостные, с грустиночкой, в ясных глазах, подруги летали в облаках неведомого, радостного завтра. Ребята хороводом порхали около пока ещё своих девчонок… Этот последний день детства был всегда, во все времена таким.

Конец ознакомительного фрагмента.