Овация сенатору
Шрифт:
— Благороднейшая речь! — растрогался кто-то из присутствующих. — Не понимаю только, что он всё-таки хочет сказать…
— Что пожрать сегодня не удастся! — проворчал его сосед и скомкал ненужную больше салфетку.
— Не может быть! — вытаращил от изумления глаза один из клиентов. — Традиция требует…
— Эта необразованная деревенщина плюёт на традиции!
— Неслыханно! Он насмехается над древними обычаями предков.
— Где это видано, чтобы известного в городе знатного человека кремировали втихую, чтобы друзья не могли
— Этот проклятый жмот топчет всё, что свято для настоящего квирита! Теперь, усевшись рядом с отцами-основателями, он должен был бы, по крайней мере, соблюдать правила! — запротестовал какой-то эдил, в то время как толпа начала недовольно роптать.
Хозяин дома властно поднял руку, желая утихомирить нарастающий гул, и собравшиеся, изобразив на лицах внимание, вынуждены были выслушать его речь до конца.
— Не хочу отвлекать вас от важных дел, друзья и сограждане, поэтому мы с Бальбиной удаляемся, чтобы побыть наедине с нашим горем, и благодарим вас за проявленное внимание, — заключил Токул, взял за руку невестку и повёл её внутрь домуса.
Двигаясь размеренным шагом, оба вскоре скрылись в какой-то комнате, дверь которой захлопнулась за ними.
— Вот что получается, когда в Сенат пускают подонков рабской крови! — воскликнул один обедневший аристократ.
— Это скандал! — вскричали другие, в то время как Аврелий расхохотался: вот так Токул, не побоялся пересудов и оставил всех этих паразитов с носом! Будучи сыном вольноотпущенника, вошедшим в курию только благодаря звону сестерциев, Токул проявил немалое мужество, обращаясь подобным образом с высокородными друзьями своего брата!
Тем временем на лицах скорбящих приличествующая случаю печаль быстро сменилась негодованием. В течение нескольких мгновений в атриуме царили суматоха и шум, вызванный топотом сапог, сандалий, сенаторских кальцей и военных калиг на ногах устремившихся к выходу.
Публий Аврелий не тронулся с места. Он стоял, прислонившись к кирпичной колонне, когда из перистиля выглянула лысая голова Токула.
— Ушли эти стервятники?
— Не все, — ответил Аврелий, выходя из своего укрытия. — Я не голоден, поэтому надеюсь, что мне будет позволено выразить соболезнования Бальбине.
— А, так это ты, Публий Аврелий Стаций! Давай обойдёмся без язвительных нравоучений, представляю, как ты, аристократ, осуждаешь моё поведение!
— По правде говоря, я немало поразвлёкся… Ты бы видел лица некоторых гостей! У Лентуллия глаза вылезли из орбит. Пизон что-то лепетал, как мальчишка, у которого украли завтрак, а у претора Косапа чуть не лопнула печень!
— Выходит, ты задержался не для того, чтобы читать мне мораль… — с недоверием произнёс Токул.
— Конечно, нет. Но предупреждаю, что ты нажил немало врагов — по меньшей мере половину Рима. Приятели Феликса нескоро
— Ладно, Стаций, ты ведь хорошо знаешь, что многие пришедшие сюда со скатертью в руках понятия не имели о том, кто такой мой брат. Они надеялись только вытянуть из меня бесплатный обед. Что касается других… Думаешь, кто-нибудь из них принял бы когда-нибудь меня в своём доме?
— Твой брат был очень известен…
— А я — нисколько! Ты это хочешь сказать? Но послушай меня внимательно: мне неважно, кем меня считает толпа высоколобых бездельников, умеющих лишь завивать волосы, читать жеманные стихи и ухлёстывать за женщинами…
Я знаю, как меня прозвали. Токул — скряга, Токул — жмот. Думаешь, меня это задевает? Нисколько! Более того, я даже горжусь этим прозвищем и намерен официально присоединить его к семейной фамилии — Антоний Токул. И вскоре вы, сенаторы, будете громко, во всеуслышание произносить это имя.
— Ты уже сделал это? — спросил Аврелий и с явным интересом посмотрел на этого сухонького, почти лысого человечка с костлявым лицом, на котором единственным украшением сверкали хитрые, ярко-синие глаза — цвета только что распиленного сапфира.
— Конечно, мой благородный коллега! А теперь, раз уж у тебя нет аппетита… — сдержанно произнёс хозяин дома, давая понять, что готов попрощаться.
— Антоний Токул, я пришёл выразить соболезнования по поводу смерти твоего брата. Я прекрасно знаю, каким он был легкомысленным, и всё же ничем не заслужил, чтобы его жизнь оборвалась так быстро и так жестоко, — произнёс патриций самым серьёзным тоном.
Токул немного смягчился.
— Говорят, его убили вместо тебя, — тихо произнёс он.
— В самом деле, на нём была моя туника, и он вышел из моего паланкина.
— Твоих нубийских носильщиков знает весь Рим. Феликс был такого же роста, как ты, и со спины действительно легко ошибиться.
— Значит, он в самом деле получил удар в спину, как мне сообщили стражи порядка? — уточнил патриций.
— Всего один удар. Острым тонким лезвием, возможно, шидом. К сожалению, вокруг не оказалось свидетелей. Я надеялся, что твои носильщики что-то видели.
Аврелий с сожалением покачал головой.
— Феликс оставил их в таверне и дал денег на вино.
— И в последний день жизни он, как всегда, был расточительным… — проворчал Токул.
Тут штора таблинума раздвинулась, и в атриуме появилась молодая вдова с печальным лицом, на котором читались следы тяжело протекающей беременности и постигшего её горя.
— Что думаешь делать? — спросил патриций, поприветствовав её. — Феликс хоть что-то тебе оставил?
— Естественно, Бальбина будет жить в этом доме, — поспешил ответить вместо неё Токул. — Мой брат за несколько месяцев растратил всё её приданое, и с тех пор содержал их я. Для неё ничего не изменится. Впрочем, ведь тебе здесь хорошо, не так ли? — спросил он тоном, не допускающим возражений.