Овцы смотрят вверх
Шрифт:
– Сколько тебе лет, Остин? – спросила она.
– Что?
– Я спросила, сколько тебе лет. Мне двадцать восемь, и это официальная информация. Президенту Соединенных Штатов – шестьдесят шесть. Председателю Верховного Суда – шестьдесят два. Моему редактору – пятьдесят один. Децимусу в сентябре стукнуло тридцать.
– И он, в отличие от них, уже умер.
– Согласна. Все это страшно нелепо.
Невидящим взглядом Пег смотрела сквозь ветровое стекло. Погромыхивая и рыча, на парковку въезжал восьмитонный эвакуатор, призванный
– Почти сорок, – пробормотал Остин.
– То есть ты – Овен?
– Да, если ты просто хотела пошутить.
– Не поняла. Что ты хочешь сказать, черт возьми?
– Да все что угодно. Остинов Трейнов больше двухсот человек.
– Да, это хорошая шутка!
Она резко повернулась к нему, словно хотела ударить.
– Ты что, ничего не понимаешь? – сказала она, с трудом сдерживаясь. – Децимус, – и это ужасно, ужасно! – мертв!
– Ты хочешь сказать, никто не смог прочитать это в его гороскопе?
– Нет, ты – не человек! Почему бы тебе не свалить отсюда? Ты же ненавидишь машины!
И тут же, словно спохватившись, Пег проговорила:
– Я не то имела в виду. Не уходи.
Он не двинулся. Молча они сидели несколько минут.
– Есть какие-нибудь идеи насчет того, кто бы это мог сделать? – спросила наконец Пег.
– А ты уверена, что это была спланированная акция?
– Думаю, что да. А разве не так?
– Вероятнее всего.
Остин нахмурился, отчего его дугообразные брови сошлись над переносицей и стали похожи на морскую чайку из детского рисунка (когда дети в последний раз рисовали чаек?).
– Думаю, многие хотели, чтобы он умер, – сказал он наконец. – Ты справлялась в полиции?
– Я собиралась, но сперва решила найти тебя. Я думала, именно ты должен сообщить обо всем Зене.
– Я так и сделал. Точнее, я позвонил в коммуну и попросил, чтобы ей все рассказал кто-нибудь из близких.
– Бедные дети.
– Им гораздо лучше, чем многим другим, – напомнил ей Остин.
Что было правдой. Среди трейнитов было заведено: даже если у тебя есть дети, помни о сиротах. Это была их политика, их догмат, их приоритет.
– Да уж…
Пег провела усталой ладонью по лицу.
– Я должна была догадаться, что трачу время попусту, – сказала она. – Теперь я даже не знаю, попала ли эта новость в газеты или на телевидение.
Она наконец тронулась с места и спросила:
– Тебе куда?
– Прямо. Около десяти кварталов.
И, помолчав, спросил:
– Боишься потерять работу?
– Скорее думаю, почему я ее все еще не бросила.
– А может, лучше оставить все как есть? – проговорил он, поколебавшись несколько мгновений. – Не такая уж плохая мысль.
– Зачем? Тебе нужны сторонники
– Об этом я не думал. Но ты могла бы… предупреждать меня, если что.
– Поняла. Твои опасения имеют под собой основания.
Она притормозила у светофора и сказала:
– Хорошо. Если получится. И если с работой все будет нормально…
Она замолчала и, тронувшись с места через несколько мгновений, спросила:
– И кто теперь займет место Децимуса?
– Не знаю. Я сейчас ни за что не отвечаю.
– Прости. Легко предположить, что это не так – ведь тысячи людей называют себя трейнитами. Я помню, ты предпочитаешь слово «комменсалист». Но многие сокращают его до «комми», и тогда начинаются драки. Тебя это не беспокоит? То, что твое имя звучит впустую?
– Ты думаешь, меня это пугает? – коротко рассмеялся Остин. – До мурашек? До гусиной кожи?
– Я о другом. Не об имени и не о коммунах. О демонстрациях – таких, как сегодня утром.
– Демонстрации? Да нет! Демонстрации беспокоят людей, даже раздражают. Но от них никакого вреда. Конечно, они привлекают внимание, становятся предметными уроками для тех уродов, что пытаются сделать планету заложницей своих коммерческих интересов. Самим же демонстрантам эти акции внушают мысль о собственной значимости, Нет, я думаю совсем о другом. Представь себе человека, который видит, как целый город наносит непоправимый вред биосфере, и нажимает на ядерную кнопку.
– Ты думаешь, такое возможно? Это же безумие.
– Безумие – это мораль двадцатого века.
Остин вздохнул.
– Хуже всего то, – продолжил он, – что, если это случится, доказательств безумия этого парня (или парней – сейчас модно говорить о коллегиальных решениях) будет не найти – все сгорит. Как и все остальное, на многие мили вокруг.
Пег даже не знала, что на это сказать.
Они проехали еще два квартала, и Остин тронул Пег за руку:
– Приехали.
– Что?
Она огляделась. Вокруг простирался пустырь, совершенно заброшенная местность с частично разрушенными строениями. Где-то были видны следы начавшейся реконструкции, но в целом все напоминало сцену из фильма про вампиров. Группа темнокожих подростков стояла у входа в убогий супермаркет, и более – ни души.
– Обо мне не беспокойся, – улыбнулся Остин, увидев ее ошарашенный взгляд. – Я же сказал тебе: таких, как я, больше двухсот человек.
– Да, ты сказал. Но я не поняла.
– Не удивительно. Я говорю все это в буквальном смысле. После того как я исчез, около двухсот людей решили назвать себя Остинами Трейнами. Половина из них – здесь, в Калифорнии. Остальные разбросаны по стране. Нравится мне это или нет, я не знаю. Но они действительно отводят от меня возможные удары.
– Уводят тебя с солнца в тень?