Овцы
Шрифт:
Пока отец говорил, Льюин смотрел на его руки. Отец старался, чтобы его голос звучал уверенно и четко. Беспокоиться не о чем, всего лишь червяк. Червяк живет в яйце, которое лежит в земле. Он ест мозги у овец, когда они еще живы, и заставляет их танцевать, падать с обрыва и разбиваться на куски. Только и всего.
— Мистер Эстли говорит, что люди этим заразиться не могут, червяк не может жить в человеке, только в овце. Так что тебе не о чем беспокоиться.
Отец посмотрел на него. Он хотел, чтобы Льюин ему верил. Льюин вспомнил, каким жалобным был голос отца несколько часов назад, когда он спрашивал ветеринара: «Почему они сделали это, мистер Эстли?» Мальчик выкинул эту мысль из головы, но потом она вернулась.
— Хорошо, — сказал он.
— А завтра мы пойдем, достанем древесины и
— Хорошо.
Льюин радовался, что отец разговаривал с ним так долго и так серьезно. Будет здорово помогать ему ставить столбы от вертячки, работать с ним рядом. Он постарался выкинуть из головы отвратительного, лениво переворачивающегося червя. Но ночью Льюин снова начал плакать, пытаясь заткнуть рыдания и всхлипы подушкой.
На следующий день пришла Дилайс. Отец Льюина рассказал ей о визите ветеринара и о черве, частично умолчав о том, что случилось с Льюином. Льюин сиял от удовольствия и чувства сопричастности, а когда Дилайс хотела выразить ему свои понимание и сочувствие, он вывернулся и сказал, что ему надо идти помогать отцу ставить забор.
— Льюин, с тобой все в порядке? — спросила она, удержав его на расстоянии вытянутой руки.
— Конечно, — сказал он, стараясь избежать ее пытливого взгляда. Но она видела, что он плакал. Она улыбнулась и похлопала его по спине:
— Ну-ну, красавчик.
* * *
Льюин сел на холодную каменную плиту под окном и уставился в непроницаемую тьму. Непохоже на меня, подумал он, рассиживать вот так просто. Праздные мечтания. Наверху раздался какой-то стук. Он вздрогнул. Его мощное тело застыло в испуге. Потом он подумал: «Черт, окно распахнулось».
Он решительно встал и пошел вверх по лестнице. На полпути лестница поворачивала на девяносто градусов. Глубокая, бархатная мгла лестничной площадки наводила на него ужас. Льюин, давно привыкший к одиночеству, темноте и тишине, обнаружил, что даже сейчас все-таки может испугаться темноты. От этой мысли он тихо засмеялся, однако все было именно так. В армии его на три месяца посылали в Северную Ирландию, и однажды он попал в перестрелку на границе; он не потерял головы и смог выбраться из заварушки целым и невредимым, и никто в его отряде не был ранен. Он получил благодарность: для девятнадцатилетнего это большое достижение. А потом, через две недели, он участвовал в обезвреживании машины с бомбой возле паба в Ньюри. Он стоял в оцеплении на расстоянии, которое теоретически считалось безопасным, и ждал приезда экспертов. Семь минут, и каждая секунда могла стать для него последней. Он выдержал. Командир пожал ему руку и похвалил за храбрость. Настоящий отважный солдат. Сейчас он стоял у лестницы, которая вела в пустой дом, и от одной мысли, что нужно войти внутрь, его мочевой пузырь ослаб.
— И я не додумался включить свет, — сказал он и усмехнулся, услышав ужас в своем голосе.
Свет работал только в кухне, в буфетной и на чердаке. На первом этаже его вообще не было. Подул ветер, распахнутое окно заскрипело и застучало. Он вдохнул струившийся с лестницы холодный воздух. Облизал губы, вытер руки о штаны, поставил ногу на ступеньку. Мрак лестничного пролета двинулся ему навстречу. Он отступил.
Сражаясь с неумолимым, иррациональным, обезволивающим страхом, он невольно схватился рукой за пенис. А потом стал подниматься, быстро и тяжело ступая по деревянным ступеням. После поворота он увидел дверь, которой заканчивалась лестница. Он топал ногами, как дурак улыбался, нервно оглядывался, вцепившись рукой в член. Еще несколько шагов — и он на верхней площадке. Сердце колотилось так, как будто он только что рванул штангу в сто двадцать фунтов. Он прижался спиной к стене, и кошмар, кравшийся следом, оставил его, вытек, как дождевая вода из бочки. Коридор тянулся в обе стороны, но окно хлопало справа. Льюин сразу же понял, в какой комнате. Конечно, там. Он стоял в темном коридоре, холодный воздух дул по ногам. Он почувствовал, как по мошонке побежали мурашки. Ему вдруг захотелось помочиться, немедленно.
они-думают-я-свихнулся-я-не-свихнулся-господи-боже-мой
Он потряс головой, чтобы выкинуть эти слова из сознания. Сам того не сознавая, он принял охотничью стойку: согнул колени,
Он повернул направо, пошел по коридору, прошел мимо двух дверей, свернул налево и оказался перед нужной дверью. К ней вели две низкие ступеньки. В отличие от остальных она была сделана из крепкой дубовой доски в три дюйма толщиной. Запиралась на два засова, сверху и снизу, и нарезной замок. Большая железная ручка. Косяк был тоже дубовый, и все вместе производило впечатление огромной мощи. Пока Льюин стоял в коридоре, окно еще раз захлопнулось и со скрипом отворилось. Он сделал два шага вверх по ступенькам, вытащил верхний засов, потом нижний, повернул торчавший в замке ключ (на ощупь холодный, как бензин), взялся за ручку обеими руками и потянул.
Сначала ничто не шевельнулось, потом резкий порыв сырого ветра с воем толкнул дверь изнутри. Чуть споткнувшись, Льюин сделал шаг назад. Дверь бесшумно распахнулась. Бац! Окно хлопнуло еще раз.
я-постараюсь-чтобы-он-меня-не-поймал
Он вошел в комнату — и в ушах застучало. Три шага — и он у окна, которое опять распахнулось. Схватившись за ручку, он захлопнул его и закрыл на задвижку. Льюин выглянул на улицу и увидел фары автомобиля, а после и сам автомобиль, который повернул в сторону дома. Льюин попытался сквозь мрак заглянуть внутрь автомобиля и на мгновение встретился с глазами женщины. Она казалась перепуганной, как будто бы ехала в пустом поезде-призраке, потерявшем управление. Он подумал: «Это Эдит, она возвращается».
Долгое время он стоял неподвижно, потом развернулся на каблуках и вышел из комнаты, не глядя ни вправо, ни влево, а только перед собой, чтобы не видеть железные кольца в стенах и грубо выцарапанные надписи. Льюин обратил внимание, что с внутренней стороны на двери не было ручки. А потом он уже был снаружи, уже толкал тяжелую неповоротливую дверь, запирал ее на засовы и замок, летел по коридору; когда я поднимался по лестнице, по лестничной площадке, я встретил человека, которого там не было; ботинки грохотали по дощатым ступеням, тра-та-та-та-та; он позорно бежал, его мочевой пузырь разрывался. Распахнув входную дверь внизу лестницы, он выскочил из дома и прислонился к стене, тяжело дыша холодным воздухом и морским ветром. Его широкая грудь поднималась и опускалась, как прибой. Льюин уперся руками в бедра, согнулся, словно бегун после длинной дистанции, глубоко вдохнул и выдохнул. Он больше не смог сдерживаться: повернувшись к стене, он трясущимися руками расстегнул ширинку, одной рукой уперся в стену, другой — вытащил член, расставил ноги пошире, поднял голову, закрыл глаза и помочился. Мочевой пузырь пустел. Пульс в крупной вене на шее чуть замедлился. Он открыл рот и невольно испустил долгий тихий стон, пока моча текла и пенилась у его ног. И усмехнулся собственной глупости.
Льюин услышал, как машина медленно подъехала к дому и остановилась, как выключился двигатель. Открылась дверца, раздался собачий лай. Потом открылась другая дверца. Послышались возня, стук и тихие голоса. Вновь басовито залаяла собака «гав-гав-гав», потом раздался тонкий детский голос:
— Папа?
Семья, подумал Льюин и улыбнулся.
— Здравствуйте! — крикнул он. — Добро пожаловать!
* * *
Пока Льюин разогревал рагу, варил кофе и наливал собаке молока, они сидели вокруг кухонного стола.