Овердрайв
Шрифт:
Молился, чтобы навигационные спутники рухнули в океан, или случайный айсберг пробил стальную обшивку приближающихся суден.
Не знаю, был ли я рад тому, что не помнил крушения.
Но мне показалось, что коровы и панды выжили, оставили лайнер и отправились туда, где о них, наверное, уже начали беспокоиться.
Обломки «Виктории» волнами относило в океан. Племенные маски Сонге, итальянские камзольные шпаги, тибетская статуэтка Будды Шакьямуни восемнадцатого
Нитразепам, диазепам, триазолам.
Сонливость, атаксия, вялость. Кома, арефлексия. Судороги, апноэ.
С таким набором я мог выбрать любую форму самоубийства, разбавив имеющийся ассортимент трамадолом. Ведь так поступают люди, когда им больно?
Вторая попытка увидеть свет в конце тоннеля. Говорят, это всего лишь галлюцинации, переизбыток углекислого газа в крови. Но если смерть что-то меняет, почему бы и не поторопить ее, пусть даже спецэффекты будут ложными?
«Эй, приятель…»
Я слышу.
«Доктор Ньюджент сказал, что поражен второй сегмент…»
Я знаю.
«Не просто минет…»
Я помню.
— Если прийти на Портобелло-роуд к открытию, можно увидеть, как Ноттинг-Хилл превращается в Муми-дол, где маленькие тролли-торгаши спешно забивают прилавки прошлым.
Чарли нравилось приходить к открытию прошлого. По-другому он жить не умел.
Есть что-то непреодолимое в таком существовании. Всё то, что создавало тебя, со временем превращается в антиквариат — бесполезный предмет с такой же ненужной историей. И тогда начинает казаться, будто ничего и не было. Словно огромные временные ворота за спиной захлопнулись, и тебя смыло трендом. В этой моде нет эха, каждый ее элемент звучит в себя, ничего не оставляя после.
— День. Неделя. Месяц.
Он ждал, когда девушка с выбритыми висками вновь появится на Портобелло.
Возможно, Чарли хватило бы смелости подойти к ней и пригласить в театр, или на ежегодный карнавал, чтобы узнать девушку поближе. Если бы ему повезло, они оказались бы в квартире Чарльза, смотрели бы фотографии и разговаривали о социальных романах Эжена Сю. Она сжимала бы его плечо и вспоминала счастливое детство в отцовском доме, где провела лучшие годы жизни. Чарли проснулся бы с воркованием голубей и нашел записку типа: «Спасибо за чудесную ночь, повторим?»
Нет, скорее всего, она написала бы это красной помадой на зеркале в ванной.
— Она разбудила бы мена поцелуем.
Или предложила уехать подальше от «этих мест» и тайно обручиться.
— Я злоупотреблял ибупрофеном, боль в груди постепенно набирала обороты.
Анемия, лейкопения, учащенное мочеиспускание.
— Я зашел за угол, чтобы поссать. И знаешь,
Девушка его мечты делала минет какому-то нищеброду.
— То был не просто минет. Он трахал ее в голову.
Изо рта девушки текли вязкие слюни вперемешку с утренней порцией портвейна и желудочного сока.
— Она сидела на корточках, держась за габардиновые штанины своего друга.
Чарли не мог пошевелиться.
— Она вытерла рот, указала на меня и с трудом промямлила: «Эй, если твой приятель будет смотреть, с тебя еще десятка».
Я знаю, что нет никакого острова.
Ничего нет.
Только память, остывшая в диазепаме.
Виктория — одна из тех шлюх, которая не стесняется. Если бы я был чуть смелее, возможно, я бы подошел тогда к тому парню в сраных габардиновых штанах, схватил его за мошонку и грозно сказал бы что-то вроде: «Эй, мудак, она пойдет со мной». Эдакий Чак-Арнольд Ван Сталлоне — спаситель униженных и обездоленных. И если бы мне повезло, Виктория пошла бы со мной и поняла, что я хочу ей помочь. Скорее всего, голуби перестали бы разбиваться о ее борт, оставляя красные фатальные кляксы раздробленных тел.
И если бы не рак легкого, о котором мне сообщил доктор Ньюджент, мы бы почти уже жили долго и счастливо.
Но столько «если» в одной мечте.
Я напишу письмо и положу его подальше от себя, когда приму несовместимую с жизнью комбинацию транквилизаторов.
Чтобы жидкости, которые будут вытекать из меня, не повредили послание.
Дыра. В моей голове останется огромная черная дыра, которая только и сможет, что пропускать через себя. Например, воспоминания. Или ветер.
Опухоль прорастает в меня, в мои лимфатические узлы, словно Виктория, проникшая в память, в кластеры фантазий, которыми я прикрывал свое одиночество.
Песок становится мягче. Руки наоборот — легче. Тело отказывается от гравитации и модулирует образы со скоростью моргания. Твоего собственного замедляющегося моргания. Повышение артериального давления. Шум в ушах. Приятный писк. Нёбо немеет, кажется, что зубы вот-вот выпадут. Но это приятная утрата.
Письмо. Подальше положить письмо.
Иванце Ж. Марионетки дьявола
Сгустившиеся тучи тяжело давили на виски, не хватало воздуха. Ярко сверкнула молния, черкнув лазером поперек черной небесной пасти. Фонари на улицах мигнули и погасли, погрузив улицу в кромешную тьму. Небо вздрогнуло, загрохотало, хлынуло ливнем. Подняв воротник легкой куртки, ссутулясь, Вадим бежал напрямик по лужам, приближаясь к двери подъезда. Достал из кармана ключ от домофона, дверь тихо тренькнула и подалась наружу. Вадим заскочил в подъезд, облегченно перевел дух. На улице вовсю бушевала гроза. А здесь…