Овердрайв

Лысенко Сергей Сергеевич

Тут я отметил в хламе шприцы. Еще и смещающие личность колол… Не заметил, как пальцы начали яростно тереть лоб. Взгляд скользнул по детищу техники, настоящей Джессике. Не такая красивая, как предыдущие боты, но…

Рукоять пистолета легла в ладонь под панический вскрик больного.

…

' — Знаете, я только устроюсь в новой школе, как меня опять находят. Я слышала последние новости об исчезновении этой Джессики, господи, ну пусть уже это закончится. Представляете, прямо посреди урока заходят и в лоб и спрашивают. И потом месяц дети только об этом и думают!

— А Вы что преподаете?

— Физику. Всегда

ее любила… Хочу преподавать в ВУЗе, но пока плотно заняться нет возможности.

— Из-за Джессики?

— Я могу жить только в некрупных городах… Муж говорит, скоро тему ухода этой Джессики обмусолят и станет легче… Может, хотите попробовать мой сырный пирог?'

— Грег! — заорал в трубку хрипловатый голос. — Там вообще не ловит или ты опять в наушниках?

Перевел взгляд в окно поезда. Унылые города сменяются такими же, только украшенными новогодним неоном.

— Я слушаю Вас. Простите.

— Я жду новость о Джессике! Это должна быть бомба! Что ты нашел?

— Как я и говорил. Все Джессики — шлюхи с пластикой или боты. Настоящей не существует.

Diamond Ace. Adagio. Adagio. Розовый шум

Темным комнатам с их едва колышущимися шторами.

Розовый шум океана вскрывает сознание. Его шипение эхом разливается в небольшой пещере, улыбающейся бесконечной глади тусклым костром — суррогатом тепла, которым я спасаюсь от бриза.

Когда лунная облатка повисает над островом, становится не так холодно, и я замираю в ожидании помех, издаваемых радиоприемником вот уже неделю. Я засыпаю огонь песком и, словно мальчишка, которому не терпится залезть под елку, отдаю каждый фотон своего внимания Чарли. Он привычно начинает:

— Эй, приятель…

Хриплый голос уставшего от жизни старика, прошитый тысячами трагедий, которые с ним не случались. Чарли говорит очень медленно, спокойно. Он никогда не останавливается, чтобы соткать новую мысль из неизвестного опыта. Изредка откашливаясь, Чарли просит прощения, с трудом делает глубокий шершавый вдох и продолжает.

А я слушаю его, порой оглядываясь на лавровых голубей, разбивающихся об останки лайнера «Виктория».

* * *

В момент, когда спикерфоны заговорили с пассажирами, я лежал в своей каюте и перебирал в руках таблетки валиума. Тогда они казались панацеей.

«Говорит капитан круизного лайнера „Виктория“».

Что ты будешь делать, если даже подделка бога на судне впадет в истерику? Дрожащий баритон на время затих, чтобы мы приготовились к плохим новостям. Пауза для перорального принятия правильного решения.

Спикерфон беспомощно трещал, позволяя разобрать одно единственное слово.

«Ураган».

Должно быть, где-то ему уже присвоили имя. Элтон, Отис, Кармайкл, Чарльз. А я распечатал трамадол и направил его по тому же маршруту, что и диазепам мгновением ранее.

«Сохраняйте…»

Что мы должны были сохранить, капитан? Здравомыслие? Спокойствие? Имущество? Трезвость?

Сотни

коров и панд шли к эпицентру своего личного апокалипсиса. Страшные крики несчастных животных бесперебойным сигналом накладывались на рваный погребальный инструктаж человека в фуражке.

«…паникуйте…создавайте…давку…не…не…надевайте…спа…жилеты…»

Валиум помог трамадолу.

Оставалось лишь ждать, когда кипящая пучина примет меня — счастливого и обдолбанного — в свои объятия.

* * *

Чарли упоминал о том, как они познакомились. Для кого-то Портобелло-роуд всего лишь свалка недостаточно модных безделушек, вызывающих аллергию у достаточно современных старлеток — таких же дряхлых, как их представления о работах Бэнкси, или Уорхола. Но каждый человек, побывавший на рынке антиквариата, знает: главное здесь — не пыльные вискозные платья, шотландские каменья или черный веер из страусовых перьев. Нет. Если ты оказался на Портобелло, попробуй отвлечься от тех сокровищ, что предлагают тебе Филлипс или Клеантос, и посмотри на окружающих тебя людей.

Пестрый выбор из немногого.

Джазовые певицы, примеряющие шелковые шали за пятнадцать фунтов.

Фанаты Рокки Марчиано, снующие по рынку в поисках перчаток, пропитанных потом великого боксера.

У этих ребят есть фетиш, неправильное представление о действительности, которое выделяет их среди прочего мусора. Они заполняют собой пустоты, а потом исчезают.

Если бы Чарли был чуть смелее, он сразу же подошел бы к девушке с выбритыми висками и пригласил бы ее в какой-нибудь недорогой ресторан, сделал бы пару комплиментов и предложил выпить по бокалу самого обыкновенного «Бордо», не лежавшего в сыром погребе пару десятков лет. Если бы ему повезло, эта девушка переночевала бы у него — в двухкомнатной квартирке, усыпанной журналами, «Латреомоном» и оранжевыми пузырьками. Она сжимала бы его член тонкими пальцами и рассказывала о том, как ее насиловал отчим. Ее шаблонная ретроспектива пробудила бы в Чарли комплекс мессии, и он не смог бы забыть девушку, у которой, казалось, не было ничего, кроме извращенной прямоты.

Но девушка исчезла. А Чарли, проклинавший свою нерешительность, дал себе слово, что вновь придет на Портобелло-роуд.

— Я не знаю, жив ли ты еще, приятель, или эти мемуары так и останутся радиоволнами, но завтра я вернусь. Конец связи.

Радиоприемник затих.

Я вышел на берег и посмотрел наверх. Тяжелые тучи заволокли ночное небо, скрыв крохотные мерцающие бриллианты.

Луна расползлась мутным пятном над едва различимым горизонтом. На ее фоне два лавровых голубя совершают декоративный полет, издавая редкие хлопки красно-коричневыми крыльями.

В какой-то момент они замирают и срываются вниз, ломая хрупкие тельца о борт «Виктории».

* * *

Не знаю, был ли я рад тому, что мои глаза открылись.

Мимо проплывали невзрачные авианосцы, баржи, танкеры, яхты. Мне не хотелось разжигать костры, чтобы привлечь их внимание, размахивать руками, в надежде быть спасенным. Я выплевывал окровавленный песок и надеялся, что все они пройдут мимо, пришвартуются к другому берегу.