Овидий в изгнании

Шмараков Роман Львович

– Теперь так, – распорядительно сказал Сидорово-Выдрин. – У меня шаг – метр пятнадцать, это точно. Это стандартный правоохранительный шаг. Я пойду вдоль бинта. Если в нем действительно сто двадцать метров, как вы заверяете, это будет сто четыре и три десятых шага. Чтобы не было претензий с вашей стороны, я готов засчитать сто четыре.

И он двинулся вдоль бинта. Денис Иванович постоял, глядя на его уверенную фигуру, а потом, опомнившись, побежал вдогонку. Сидорово-Выдрина он застал на том конце. «Сто пять, – сказал тот и позволил себе человеческую улыбку. –

Умрите, Денис Иванович, лучше не обмотаетесь». И Денис Иванович ответил ему той же улыбкой. «Пойду, – заторопился он. – Там ботинок мой». Он убежал, вернулся с ботинком, на ходу сматывая посеревший бинт, и стал на исходную.

– Это у вас йод. Не выветрился? Нет, – ответил старшина самому себе. – Это у вас от головы, а тут от ног. Вы хорошо экипированы. А от угревой сыпи у вас… хорошо, вижу. Сердечно-сосудистые и урология хорошо представлены, – сделал он вывод, – но отсутствие каких бы то ни было гинекологических средств вызывает у меня обоснованное беспокойство.

– Вот молоток есть, – предложил Денис Иванович, чувствуя свою слабину, но желая загладить ее предупредительностью, и не остановился перед тем, чтобы показать молоток.

Старшина молоток отверг.

– Не поможет, – сказал он. – А, кстати, слоновость? Чем вы боретесь в пути со слоновостью?

– Это как? – осторожно спросил Денис Иванович.

Гаишник показал.

Денис Иванович, сказав в сердце, что он ждал от слоновости большего, отодвинулся от Сидорово-Выдрина, поскольку тот занял на шоссе много места, и признался, что таких помех в пути он не предвидел.

– Как же так? – всплеснул Сидорово-Выдрин чудовищными руками. – С такой, признаться, беспечностью… а ведь болезнь-то, она ждать не будет! Она не скажет: «Денис Иванович сейчас в пути, так я подожду, пока он заедет в какой-нибудь мотель или придорожное кафе»! Нет, не скажет она такого! Она коварна и нагрянет! А фантомные боли – их, я надеюсь, вы предусмотрели?

Но по лицу Дениса Ивановича угадывалось, что, укладываясь в дорогу, он наплевательски отнесся к перспективе фантомных болей.

Лицо старшины сделалось горьким и официальным. Не вдаваясь в ненужные более разговоры, он достал блокнот учета придорожных преступлений и, одновременно записывая в нем свои слова для недоверчивого потомства, отчеканил:

– За отсутствие средств борьбы с фантомными болями…

– Это тост? – шаблонно пошутил Денис Иванович, не сумевший реабилитироваться после молотка, и сник, поняв свою несостоятельность.

– …я вынужден вас, Денис Иванович, наказать. Я не позволю вам отсюда ехать, а вашу машину мы эвакуируем.

Денис Иванович, не поверив, что он это слышал, просил повторить.

– Вы это слышали, – резюмировал Сидорово-Выдрин. – Сейчас придет эвакуатор. Я сделаю такие распоряжения. – И достает телефон.

Тогда тот: ну, коли на то пошло, и я хочу сделать один звонок.

– Это ваше право, – замечает старшина. – Мы же в свободной стране. Здесь каждый вправе звонить, сколько считает нужным как человек и гражданин.

И вот один, поднеся руку козырьком ко лбу, в ожидании смотрит на запад,

а другой с изумленьем глядит на восток.

И вот замаячила черная точка с той стороны, куда глядели глаза старшины, все ближе и ближе, и вот уж в ней различимы черты эвакуатора, – а с той стороны, куда, до боли напрягая очи, глядит Денис Иванович, ничего не видно.

И вот подъехали. Черный крюк, подобный крюкам в мясном ряду, на которых готовятся повиснуть, радушно позируя шумливой толпе малых голландцев, распахнутые до позвоночника свиные туши, – живописный крюк увесисто покачивался то килевой, то бортовой качкой, и когда эвакуатор тормознул и дал задний ход, из него выказались два заинтересованных лица работников эвакуационной службы.

– В эвакуацию, значит, – откомментировали они свое появление, адресуясь к Денису Ивановичу как стороне, нуждающейся в сострадании. – Дан, значит, ей приказ в другую сторону. Ну, провожай, солдат, зазнобу. Старшина, отзынь на сторону, кубатурой работу застишь.

– Мужики! – вдруг решившись на что-то, былинно сказал Денис Иванович. – Значит, не ехать мне больше?

– Не ехать, – охотно согласились люди эвакуатора.

– А как же, мужики, – ведь часу не прошло, выходил я из дому, думая: эх, поеду я… по воле вольной поеду! Так как же, мужики?

– Все под Богом ходим, – оформили общий тезис люди эвакуатора. – Ты гороскоп читал на сегодня, может, тебе там предписано дома сидеть, цветы поливать? А ты зачем-то поехал. Зря.

– Дозвольте же, мужики, на прощанье сигаретку выкурить!

– Отчего ж, – посовещались люди эвакуатора, уловив безмолвное согласие старшины. – На прощанье-то. Выкури, конечно.

И Денис Иванович, в неловких пальцах ероша спичку, то ломающуюся, то гаснущую на ветру, с ужасной медленностью засмолил наконец сигаретку и поднял от ладоней отчаянно-веселые глаза.

– А что, мужики! – публично произнес он. – Ведь жить-то хорошо?

– Как подумаешь, так, конечно, хорошо, – решили мужики. – Мы с этим спорить не будем. Чего ж плохого, как подумаешь.

– А через двести-то лет, глядишь, и еще лучше будет?

– Не исключено, – ответили мужики, не найдя в его смелых прогнозах основания для дискуссии. – То есть очень даже может быть. Сволочь всякую повыведут, и останутся на земле исключительно люди, живущие честным трудом. Ну, и кассиры еще кое-где. Для отчетности.

И тут старшина, ахнув, заметил то, что своими утопическими фантазиями пытался скрыть от них в последние пять минут Денис Иванович, – движущуюся от горизонта точку, которая, увеличиваясь, приобретала казенно-красный цвет и периодически испускала трель, какою дочери Ахелоевы сверлят в неистовстве просторы мирового океана.

– Грузи ее! – завопил он, кидаясь к конфискованной зазнобе Дениса Ивановича. – Давай не стой, заводи живей крюк-то! Подавай, подавай на меня!

– Э, нет! – прогремел оживший Денис Иванович, бросаясь к ним тигриным скоком. – Ярильцын! – одновременно кричал он высунувшемуся из пожарной машины лицу с эпическими усами. – Вовремя! Не жалей ресурсов, рассчитаемся!