Овидий в изгнании
Шрифт:
– Введя пароль, – уточнил младший.
– Да. Введя пароль… А там на полке с огурцами сидит… эта твоя… Лера. Поджав ноги. Синие. И держит в руке, допустим, вареную колбасу. И говорит…
– Так сладко, чуть дыша, – опять уточнил младший.
– Не сбивай… Так вот, говорит: «Если ты, некогда любимый мною, а теперь невыносимый для простого глаза аспирант, не перестанешь искать встреч с моим сыном Георгием, то я сейчас…»
– Что? – поинтересовался младший.
– Ты меня сбил с мысли! – злобно сказал средний. – Сам придумывай,
– Извини, Вась, больше не буду. Ну, извини, давай дальше…
– Так вот, – продолжил средний с тяжелой интонацией отложенного, но неразрешенного конфликта. – Короче, между ними происходит разговор о пределах власти родительской. Он говорит: «Как это – не ищи встреч? Это же сын мой! Я его отец!» Она ему: «Не тот отец, кто родил, а тот, кто воспитал! Ты – биологический отец, не стану отрицать, но мальчику нужен другой отец, не биологический, а этот, как его…»
– Клинический? – не утерпев, подсказал младший.
– Нет, – подумал и отверг средний. – Не клинический, а который ходит с сыном в парк есть мороженое. Чувствуя в своей широкой руке его маленькую, доверчивую ладошку.
– Лорд Честерфилд, – констатировал младший. – Завышенные требования.
– Он говорит, – продолжал средний, – «Разве это не я? Разве я не думал о нашем малыше самые нежные думы?» А она: «Ах, это ты! А где был ты, когда у него был коклюш, я всю ночь сидела при нем, глаз не сомкнувши, а в семь утра уходила на работу? А где был ты, когда я его ягелем кормила две недели до зарплаты? А где был ты…»
– Когда от солнца воссияли повсюду новые лучи, – завершил младший и добавил: – А потом она говорит: «Стремнинами путей ты разных прошел ли моря глубину?» В том смысле, что ты к нам поездом или с островов Арктического Института?
– Что он там делал? – насторожился средний.
– А у него обсерватория, – предположил младший. – Изучает он, например, зимней ночью, какое дал Творец пространство небесам.
– Не усугубляй наших проблем космогоническими, – сказал средний. – Итак, Федор говорит: поездом.
– А она тогда: вот и прекрасно, через час идет обратный, а пока пойдем, я тебя ягелем угощу. Как знала, что приедешь, – нарвала свеженького по полярному утру.
– Федор, негодуя, захлопывает дверь холодильника, но вареная колбаса не дает ей закрыться, Лера выскакивает оттуда, ударяет Федора колбасой по голове, потом еще и еще, отчего он тут же решает уехать обратно на острова…
– Вась, ты же говорил, он не оттуда приехал…
– Неважно, на Землю Франца-Иосифа… «Да здравствует император Франц-Иосиф!» – кричит он, спешно покидая сумрачный дом…
– Вась, не перегибай образовательную планку, читатель не оценит, – остерег младший.
– А она, отшвырнув надломленную колбасу, бросается на диван и истошно кричит: «Господи, как же мне это надоело! Как надоело мне это все! Кто бы знал бы!»
Средний
– Василь, – осторожно сказал Семен Иваныч, – не надо выжимать сердце в чернильницу, это порочный путь. Вон на Мюссе посмотри, до чего дошел человек. На расстоянии надо держаться от сюжета, а то коготок увяз – всю птичку сактировать.
– Правда, Вась, – поддержал младший, – поспокойней. Ну, что нервничать из-за этого романа. Ну, не напишем, в конце концов, и не напишем, во вторник еще мы и знать не знали о нем, и ведать не ведали. Не расстраивайся.
Средний смолчал.
– А я вот интересуюсь, – вступил старший сантехник, видимо намеренный сместить тему, – этот Энгельрих, который инструкции давал, – уважаемый, видимо, в обществе человек – он кто будет по профессии? Я там выражения одного не разобрал в его адрес.
– Могущественный нутрозор, – справился младший.
– По-нашему, рентгенолог, – сказал средний. – Или патологоанатом. Это у Срезневского надо уточнить.
– У нас в семье, – сказал старший, – традиционно велико было уважение к врачам. Чуть ли не богов в них видели. У бабушки был знакомый педиатр, так она, бывало, три раза на дню к нему зайдет спросить, не надо ли ему чего. А отец, так и вовсе без одного-двух ухогорлоносов за стол не садился. Очень уважал это дело. И нам, сыновьям своим, передал эту уважительность.
– Раньше вообще люди были откровеннее, – сказал средний.
– Большое радушие было, – вспомнил старший.
Младший молча расстроился, что ему не довелось застать этого времени.
– Это все прекрасно, – сказал средний, – все мы были в Аркадии, но теперь у нас другие заботы. В мир пришла проза. Художественная. И принесла с собой печаль, именуемую в дальнейшем творческими поисками. Вопрос прежний: что делать с текстом?
– Это как в зоопарке, – сказал младший, глядя на клочковатую груду текстов, набранных за день с миру по нитке. – Захочешь на тигров посмотреть, так все обойдешь. Тут тебе и жирафы, и лемуры, и мужик свирепый с гелиевыми шариками. Пахнет стойлом, и все фотографируются на фоне густых решеток. А тигров отыщешь только на обратной дороге, у самого выхода, когда и сам уже наломаешься, так что ничего не надо, и они накушались и спят хребтом к зрителю.
– Какой в тебе, Саня, пропал действительный член команды Кусто, – оценил средний. – Десять лет с ластоногими. А теперь, коллеги, за вычетом эпических сравнений, чем вы еще способны потрафить обществу?
– Ну, ты тоже, Вась, шерсть не надирай, – внушительно сказал старший. – Кто перед тобой провинился? Наша общая была идея, и все делаем, что можем.
– Кислое дело, значит, – подвел итоги средний. – Пройдет девица – пригорюнится. А пройдут фрейдисты – салют роману. М-да. Фрейдисты, эти отзывчивые люди, они, конечно, уж если пройдут, то уж пройдут…