Овидий в изгнании
Шрифт:
– Эгей! – кричал он, выходя из моря, человеку, понуро сидящему под столбом, и крутящемуся близ него единорогу в расстегнутой рубахе. – Как ваши дела?
– Брожу над морем, – отвечал Генподрядчик, неопределенно разводя руками, – жду погоды. Маню ветрила кораблей. Сдать что-нибудь желаете?
– Нет, – сказал сантехник. – Я сантехник. Вы ничего не слышали обо мне? Василий меня звать.
– Нет, не имел удовольствия, – апатично сказал Генподрядчик. – Здесь очень ограниченный круг знакомств. Никаких новых лиц не встречается.
– Пацаны спать ушли все, – пояснил
– Вы к нам с осмотром приходили, – настаивал сантехник. – Улица К. Фридриха, дом тридцать семь.
Генподрядчик повернул к нему лицо с выражением недружелюбного интереса. «Вот как», – сказал он. Единорог, прекратив скакать кругами, подошел ближе. Не давая им времени на решительные действия, сантехник обрисовал существо дела и воззвал к их благоразумию и лично благоразумию Генподрядчика. Он хотел ему сразу польстить, и это удалось.
– Как интересно, – сказал Генподрядчик, выслушав рассказ о пастыре тюленей. – Так вот для чего Платон Александрович меня сюда отправил. Он, значит, тоже заранее знал. Старый сардоник.
– Корабль строить надо, – сказал сантехник. – Успех ждет нас на море. Есть такое мнение.
Генподрядчик огляделся.
– Вы видите пригодные для этого материалы? – спросил он.
Действительно, сделать из песка, яблонь и железных кабинок для переодевания корабль, совместимый с жизнью, казалось непросто.
– Помощи надо просить, – предложил сантехник.
– У кого? – поинтересовался Генподрядчик.
– Пацаны ушли все, – представил единорог. – Всю ночь на столбах. Сколько провода нарезано, все без толку.
– У автора, – сказал сантехник. – Ах, да, – опомнился он. – Что это я, в самом деле. Тогда, может быть, у сюжета? – предложил он. – Он же тоже заинтересован. Если мы его сейчас не двинем, он так и будет стоять.
Генподрядчик обдумал.
– Не выйдет, – с сожалением сказал он. – У какого сюжета? Который уже совершился? Так вот – мы здесь, это его результат, а больше с него клока шерсти не возьмешь. У того, который должен совершиться? Так он не совершится, пока мы его не двинем, а когда мы его двинем, то его помощь нам не понадобится. Замкнутый круг.
– Утонченно-порочный, – оценил сантехник. – А если у внесюжетных элементов? В хорошем произведении они создают изобилие образности.
– То в хорошем, – сказал Генподрядчик. – А тут шаром покати. Сухость рассказа иногда до «Жиль Блаза».
– Я попросил бы, – щекотливо сказал сантехник, которого такие разговоры лично затрагивали.
Генподрядчик извинился.
– Ну, а какие, например, элементы? – спросил он.
– Портрет, прежде всего, – начал перечислять сантехник. Он пытливо посмотрел на Генподрядчика, потом на единорога и понял, что их портреты, даже самые детализованные, будучи включены в текст, конечно, прибавят ему пряности, но корабль построить не помогут. – Дальше, интерьер. Это когда канарейка кричит: «Я тоже Собакевич». Тут этого в заводе не имеется. Потом, лирические отступления.
– Куда несешься ты, – с тоской произнес Генподрядчик.
– В техническом смысле – никакого проку, – решительно отмел сантехник. –
– Может закадровый голос читать, – воспротивился Генподрядчик, который любил диалектику своей души, особенно борьбу противоположностей, происходившую в ней с особой жестокостью, и не хотел расставаться с нею вот так, за здорово живешь.
– Какие теперь голоса, – сказал сантехник. – Расстройство одно. Вот был Копелян, а теперь что.
Они сошлись во мнении, что закадровые голоса теперь не те и что доверять им чью бы то ни было диалектику можно лишь с крайней осторожностью.
– Пейзаж еще, – вспомнил сантехник.
Они огляделись.
Берег, решенный в простых линиях, двумя-тремя горизонтальными движениями акварели, скупо ограничивался справа черной вязью, в которую сплелись «родные дети русской Флоры», как сказал поэт, а далеко у линии горизонта его прямолинейные черты перебивались одиноким хороводом ветряной мельницы.
– Я думаю, – сказал Генподрядчик, – что выражу общее мнение.
– Сомнений нет, – подтвердили все.
Мельницу они с трудом, упершись кто рогом, кто чем, завалили сначала набок, потом поставили вверх ногами, и сантехник удачно приобретенной мастикой зашпаклевал бедному строению крышу, ставшую дном.
– Лишь бы не протекла, – сказал он.
Единорог тем временем, отлучившись на минуту, с криками удовольствия катил по берегу крылья, оторванные с мясом у соседней мельницы.
– Иначе на месте крутиться будет, – пояснил он. – Вторая лопасть нужна.
С его деятельной и удивительно толковой помощью они быстро сделали из мельницы нечто вроде водного велосипеда, с педалями внутри, вращавшими обе пары крыльев, и вскоре этот ужас кораблестроения, спущенный на воду, покачивался у берега в нетерпеливом ожидании великих географических открытий. Заминка вышла с именем: единорог настаивал на том, чтоб свое детище наречь «Свирепый», Генподрядчик предпочитал титло «Балетмейстер Иван Вальберх», а сантехник хотел только отплыть скорее и ради этого убедил товарищей принять компромиссный вариант. Наконец они поддались на уговоры, единорог для такого случая разбил об мельницу остатки водки, и «Свирепый балетмейстер Иван Вальберх», вращаемый неутомимыми ногами единорога как младшего по званию, дрогнул и рассек прибрежные буруны.
Они плыли час и два. Тюлени сопровождали их, выныривая из воды веселой стайкой, подплывавшие сирены напевали милые кафешантанные непристойности, горбачи и нарвалы с официальной отчужденностью держались в отдалении, и сантехник смотрел не моргая прямо по курсу, чтобы увидеть самому ему неведомо что.
– Лес, – с волнением произнес он.
Перед ним открылся, среди неопрятно-серой воды, густой лес, шелестящий приветными кипарисами, воздымающимися из волн, оглашающийся задорным ауканьем бродячих старух и туристическими песнями у костра, извещавшими морскую фауну о желании лирического героя куда-нибудь вернуться, надеть фрак и стать-таки просто мужиком, как ему давно хотелось.