Овраги
Шрифт:
"Слава, мы едем встречать Новый год к тёть Нюре. Ты же будешь Дедом Морозом?"
Деревня тёть Нюры – у чёрта на рогах, в лесной глухомани неподалёку от Светлояра. Поэтому родня рассчитывает не только на мои какие-никакие актёрские задатки, но ещё и на мою машину, как раз подходящую для деревенских дорог. К тому же, в багажник можно сложить полдома.
Мы едем последними, тридцать первого, я и семейство сестры. Долго выбираемся из городских пробок по единственному мосту через Волгу, а потом – на север, на север, на север, сквозь метели и заносы, в "звенящую снежную даль", мимо "ёлок в треугольных платьях" и "нахохлившихся домов".
– Достала
Я качаю головой и чуть улыбаюсь.
– А я, наоборот, её очень люблю! – отзывается сзади мать семейства.
Рядом с ней, в детском кресле, – годовалая Алёнка. А с краю – Серёга, глава семьи, молчаливый и основательный, как бензовоз.
У Митьки недавно начал ломаться голос. В свои тринадцать он постепенно "превращается в лебедя": над верхней губой темнеют пробивающиеся усы, плечи стали шире, в движениях всё меньше мальчишеского и всё больше мужского, взрослого. Брюнет, которого через год-другой начнут обступать девчонки… Выпуская в жизнь одного ребёнка, сестрица решила произвести на свет второго. Чтобы ещё лет на пятнадцать обеспечить себя неугасающим материнством. Алёнка – копия своей матери, а вот её старший брат, говорят, сильно похож на меня. И хотя я какого-то невероятного сходства я не замечаю, кругом только и слышу:
"Митька-то вылитый Славка в его возрасте!"
Пожалуй, единственное, чем мы действительно похожи, – одинаково кривые улыбки, которые получаются на всех фотографиях. Но вот это как раз та черта, которая всё равно что родовое клеймо: улыбнулся, и словно подал сигнал – мы с тобой одной крови, ты и я.
Первый, на кого мы натыкаемся на тёть Нюрином подворье, – её старшенький, Женька, мой двоюродный братец, коренастый "шкаф", которому уже сорок с гаком. Он ещё не в полной кондиции, но уже навеселе. Горячо выражая свою радость, Женька хватает в охапку вылезшего из машины Митьку и крутит его, будто пупса. Пытаясь вырваться, Митька изо всех сил машет ногами, а когда Женька, наконец, ставит его в снег, посылает дядьку по матушке и, красный, как три помидора, убегает в дом.
Кругом хохот, крики и хлопанье дверей.
– Да не запирай ты ворота! – машет в мою сторону Женька. – У нас воров нету!
У тёть Нюры – трое детей и бесчисленное количество племянников, к коим относимся и мы с сестрой. А про самое младшее поколение я вообще молчу: дети то тут, то там крутятся под ногами, с разбега падают в снег и виснут на шее. Так что если бы не двухэтажная изба с пристройками и какими-то сараями, приспособленными под гостевые жилища даже зимой, моя машина, наверное, была бы использована и под ночлег.
– Славка! – говорит тёть Нюра. – Ты пока тут самый трезвый, открой-ка нам вот эти банки!
Она указывает на кукурузу, зелёный горошек и фасоль. Музыкально-пушечное, да ещё и закатанное в какие-то древние жестянки без колец, которые нужно кромсать старым дедовским способом.
– Открывашка-то есть? – усмехаюсь я, чувствуя, как по моему лицу расползается кривая улыбка.
– Вот открывашка, – облизывая губы, произносит особа, возникшая у меня под носом.
– Жанночка, ты ему ещё банок принеси! – царственно командует тёть Нюра. – Тут же не все, там ещё, на террасе, в коробке есть!
Жанночка, всё так же облизываясь, тащит оставшиеся банки. Она немного похожа на мою бывшую жену: хрупкая брюнетка, волосы чуть ниже плеч и очень-очень
Открывашка, разумеется, оказывается тупой. Я мужественно справляюсь с тремя банками, а четвёртая устраивает мне настоящий поединок и в конце концов впивается жестяным остриём в мой большой палец. Кровища заливает стол. Жанна ахает и по распоряжению тёть Нюры убегает за йодом и пластырем. Пока она бегает, я успеваю немного остановить кровь причмокиваниями.
– Давай руку! – полушёпотом говорит она и, вцепившись в мою ладонь, начинает её заливать йодом.
Я сжимаю губы и ещё раз внимательно рассматриваю "медсестру" по имени Жанна. Когда-то мне очень нравились такие девушки, и лет пятнадцать назад у меня, наверное, было бы уже влажно в трусах, но сейчас я смотрю на неё просто как на очередной "подкидыш", который явно предназначается для меня. Но в трусах у меня сухо и спокойно.
– Тебе разве не больно? – всё таким же полушёпотом спрашивает она.
Я качаю головой и чуть улыбаюсь. Видимо, криво, как обычно. Она берёт рулон марли и начинает его разматывать, будто "мотальщица чесального цеха", и тут на пороге возникает Митька.
– Дайте сюда! – грубо останавливает он Жанночку и берёт процесс в свои руки. Ловко обматывает марлю вокруг моего раненого пальца, закусывает и рвёт резким движением, затем разрывает на две тесёмки и завязывает.
– Молодец какой! – с благоговейной интонацией воспитателей восторгаются все сидящие на кухне.
– Дак он же врачом у нас быть хочет, – одобрительно заявляет тёть Нюра. – Правда, Митька?
– Нет, – огрызается он и, криво усмехаясь, смотрит на меня.
– Дух противоречия, – снисходительно отмечают взрослые.
– Молодо-зелено! – хехекает тёть Нюра, вываливая в миску горошек.
Я задерживаю взгляд на племяннике чуть дольше, чем обычно, и смотрю на него, как на сына, которого у меня никогда не было. Жанна всё понимает моментально и с этой минуты в мою сторону даже не смотрит. Она находит себе лёгкую замену: тёть Нюрин средненький, мой ещё один двоюродный, Колька, вечный холостяк, настрогавший детей чуть не по всей Верхней Волге. Застолье начинается бурно и громко. Женька пытается быть кем-то вроде тамады, но довольно быстро доходит до полной кондиции, и его отправляют "отдохнуть" до Нового года в соседнюю комнату. Всех детей сажают за "детский" стол. Митька смотрится там безнадёжным третьегодником, но в стане взрослых места ему не хватило. Совершенно потерянный, он сидит перед едва початым бокалом шампанского, которого ему отжалели с барского стола.
Незадолго до двенадцати меня толкает в бок сестрица и показывает глазами на дверь. Я вспоминаю, что костюм Деда Мороза лежит в багажнике. Значит, нужно выйти на улицу, пробежать по снегу в одной рубашке и, быстро напялив на себя тулуп и шапку, вернуться в новом обличии, чтобы все кругом были счастливы и "чтобы Новый год был ещё лучше, чем старый!". Главное – бороду не забыть.
На улице – тихо и морозно. Во всей деревне окна горят только в нескольких домах. И лишь откуда-то издалека, из-за леса, слышны раскаты петард. Костюм выстуженный, холодный. Надеваю колпак – и как будто засовываю голову в морозилку. Пора завязывать с этим сценическим образом. Говорят, детство заканчивается тогда, когда перестаёшь верить в Деда Мороза. Обернувшись я понимаю, что в нескольких метрах от меня стоит Митька.