Ой, кто идет!
Шрифт:
Первую половину фильма я ныл и кричал, но потом вдруг успокоился. Конечно, актерская и режиссерская работа по-прежнему оставляла желать лучшего, но, говоря по правде, есть какое-то непонятное очарование в этих бесхитростных историях, в этой сумбурной смене эпизодов.
Несмотря на неудачу прошлой попытки, Джаггернаут опять привела к нам троих детей с няньками на очередное собрание группы с неопределенным названием.
Одного из маленьких злодеев я хотел было забить, как гвоздь, в пол, при помощи своего маленького пластмассового молоточка, но это начинание не увенчалось успехом — паршивец
Нынче я был не в духе: плохо спал после завтрака, за обедом махал руками и вообще вел себя воинственно. Джаггернаут решила что после обеда надо уложить меня в кровать.
Господи, как я кричал, как брыкался! Да как она посмела? Разве я могу пропустить свой любимый австралийский телесериал?
Я проснулся раньше родителей. Утро было чудесное. Взошло солнце, его свет мягко струился сквозь легкие кружевные шторы, и диковинные, переменчивые узоры ложились на одеяло. Птицы весело распевали за окном. Мне было тепло, уютно и спокойно. Я лепетал свои смешные детские словечки, складывал их в предложения, пусть непонятные, но похожие на настоящую речь. Как здорово, — подумал я, — быть ребенком; как хорошо, когда тебя любят, согревают, оберегают. Как хорошо, что я не взрослый! Могу спать, сколько угодно, и никто меня не разбудит отчаянным криком; и не надо думать о работе, деньгах и хлебе насущном… И я вдруг проникся такой теплотой, любовью и сочувствием к своим бедным родителям… Все-таки родные люди…
Но потом я вспомнил, кто я, черт возьми, такой, и немедленно заорал. Да будь я проклят, если позволю им подольше поспать. В конце концов, для меня это вопрос чести — разбудить их прежде, чем зазвонит будильник.
Суббота. Она опять озабочена приучением к горшку. Только об этом и говорит. Скорее всего. Ее ознакомили с очередным списком достижений крошки Эйнштейна. Без сомнения, этот маленький выскочка уже защитил диссертацию по ядерной физике и взобрался на Эверест без кислородного баллона. Почему же моя мамаша должна мучиться с маленьким негодником, который даже толком не выучился ходить на горшок!
Может, стоит сжалиться над Ней? В следующий раз, когда мне захочется совершить естественные отправления — или, говоря Ее словами, сделать а-а, — может быть, стоит попросить Ее принести горшок и воспользоваться им по назначению?
С другой стороны, не хочется лишать себя удовольствия наблюдать, как Она бегает за мной по всему дому с горшком наперевес. В конце концов, это один из ключевых моментов нашего совместного полезного времяпрепровождения.
Вечером я споткнулся, упал и пребольно ударился задницей об пол. И вдруг мне пришло в голову: а что, если продемонстрировать Ей новые достижения в области лингвистики? Может, это хоть ненадолго отвлечет Ее от навязчивых мыслей о горшке? И я решил поразить Ее воображение новыми словами.
— Попа, — сказал я, потирая ушибленное место. — Кака!
И что бы вы думали? Она тут же притащила горшок.
— Ты хочешь а-а, да, зайчик? — восторженно спросила Она.
Ах ты Боже мой! Если бы я хотел а-а, я бы так прямо и сказал.
Ее так
Вот яркий пример Ее доверчивости и наивности. Она, как обычно, развивала тему горшка, и я после ужина решил немножко Ее поддразнить.
— А-а, — требовательно сказал я. — А-а!
— Ах ты моя умница! — защебетала Она. — Ты просишься на горшочек, да, зайчик?
Ну разумеется, как же иначе?
— Ты и вчера просился на горшочек, да, зайчик?
Ну вот, опять пальцем в небо!
Но так или иначе. Она была совершенно счастлива — такое Ей виделось только в самых волшебных снах. Она мигом слетала за горшком, быстренько стащила с меня штаны и подгузник и со значением заглянула мне в глаза. Потом показала на горшок и спросила:
— Ну вот, ты же знаешь, зачем тебе горшочек?
— Дя, — кивнул я. — Дя, дя. Она ободряюще улыбнулась.
— Ну давай, сделай что нужно. Сделаешь?
Я снова кивнул. И Ояа радостно кивнула в ответ.
И тогда я взял горшок и гордо надел его на голову.
Суббота. И я наконец сдался. Может бьггь, просто устал бороться, а может, виной тому Ее трагически-озабоченное лицо. Но так или иначе, после обеда я громко и настойчиво закричал:
— А-а! А-а?
На этот раз горшок был у Нее непосредственно под рукой, и через секунду я уже стоял на полу со спущенными ползунками.
— А теперь мы сядем на горшочек и сделаем большое, хорошее а-а, — промурлыкала она умильным голосом.
Я вздохнул и опустил задницу на противную холодную пластмассу.
— А теперь сделай большое, хорошее а-а. Большое а-а для мамочки. Ну давай… Жалко было смотреть на Ее умоляющее лицо. Я поднатужился, покряхтел и — плюх, плюх, — две крутых тяжелых колбаски стукнулись о дно горшка.
Боже мой! Можно было подумать, что Ее выпустили на свободу после пяти лет заточения и одновременно подарили миллион в золотых слитках. Я встал. Она подхватила горшок и жадно впилась взглядом в его содержимое, словно перед Ней распахнулся ларец с бриллиантами.
— Ах ты моя умница! Посмотрите, что мы сделали для нашей мамочки! Какой умный, взрослый мальчик! Мамочка за это скажет большое спасибо! Большое-большое спасибо этому умному ребенку!
Она взяла меня за руку и повела наверх, в ванную. Горшок Она несла перед собой — торжественно, как королевский орден на подушечке.
— А теперь ты знаешь, что мы сделаем? — проворковала Она. — Мы помоем нашу попку, но сперва… — Она остановилась возле унитаза: — …Сперва мы сделаем вот так.
Резким движением Она перевернула горшок, драгоценные колбаски шлепнулись в унитаз… И Она спустила воду.
Ах так! Ну, в следующий раз ты действительно получишь подарочек.
Двадцатый месяц
Нашелся подходящий повод для развития конфликта между мамочкой и Джаггернаут. Камнем преткновения стало все то же навязшее на зубах приучение к горшку. Известно, что бразды правления любым важным предприятием должны быть исключительно в одних руках. В нашем случае — в мамочкиных, потому что именно Она руководила приучением изначально.