Ой упало солнце: Из украинской поэзии 20-30-х годов

Антоныч Богдан-Игорь Васильевич

«Думою последнею в свой субботний час…»

Думою последнею в свой субботний час, Дни мои весенние, прилечу до вас. Там вон за дубравами, где синеет даль, Там — венки лавровые, сверху них — печаль. В даль свою безмолвную, в вечный путь сквозь тьму, В синеву небесную — тайну я возьму. Там все ночи светлые, что в одну слились, И пути не вспаханы, и безбрежна высь. Там и сны, что смолоду я хранил счастливым, Там венок и золото, что дарили нивы. Колос там, что сорван был в час молчанья он, И венок мой, собранный под вечерний звон. Все, над чем молился я, — все я заберу, С чем на свет родился я — с тем я и умру.

В МУЗЕЕ КУЛЬТОВ

Чту украинских я святых. Люблю страдалиц преподобных, Воспитанных, почтенных, «сдобных», Румянец щек, взгляд глаз живых, Зовущий связку дум земных. Они роскошно так одеты, Как будто бы их ждут банкеты — Не там, вверху, в глуби небес,

Не в крае божеских чудес, А тут, внизу, без страхов ложных, В садах магнатов осторожных Иль гетманов ясновельможных, Под фейерверк со всех сторон, Где песни, гам и лютней звон. От разноцветья, солнца пьяный — Нам ближе полдень златотканый, Прозрачней синевы разлив, Теплее шелковистость нив, Свободнее поток лучей, И нет скульптур уже понурых, Не убегают их фигуры От солнца ласковых очей. Хотя и чужд для нас свет сей И сердце знать его не хочет — Он все ж родней, чем свет полночи… Доныне в думах стынет ряд: Чугунных сглаженных оград, И толща стен, тяжелый фон Залитых золотом колонн, Вериги, рубище, хитон, Приглушен блеск очей без воли, Кровавый пот, гримаса боли, И ужас пытки, покаяние, Чтоб жизни миг — как подаяние… Рисунки и года сплелись, Навеки в сердце сбереглись, Но я до ихнего экстаза Не смог прильнуть еще ни разу. А тут — я с ними весь живу, Лишь вырву мертвую канву, Подарком времени приму Узорчатость их наяву. Ввысь мчит Христос, как на крылах. Ни на челе, ни на устах Нет и следа недавних мук. И тела жар, и крови стук, Наперекор земным законам, Несут его к нагорним лонам. Варвара [12] . Платье шелком шито. И нитью жемчуга обвито. Вчерашний день ее как сон. Век не погасит сановито Ее очей глухой огонь. Желаний радостных полна, Несет им дань свою она. И быть смиренною не хочет, Доселе… урывает ночи. Художник в творчестве был смел — Свою Варвару он воспел, Со счастьем краткий миг роднит, Его палитру золотит. Я вспомнил путь, рожденный встарь… Ввысь вознесен резной алтарь. И вновь тавро минувших лет Над каждым шагом льет свой свет. Сейчас я вижу: ликов сила, И среди них — «пророк Данило». Запалом щеки не спалило, Чело тень тучи не сокрыла. Кунтуш [13] пылает в позолоте, И нимб червонный на отлете. И словно славы пышный дым, Сияет фон резной над ним. Пред ним — вельможной стати панна, Так то ж — «Святая Юлианна» [14] . Глядит из рамы сквозь года, Как гетманша, так молода. Она как розы лепесток, Напудрены ее ланиты, Цветами груди все обвиты И брови сведены в шнурок. Уста — как камень родонит. На буклях — след щипцов лежит… Лишь две минуты их коснулся: Кто шел на пир, кто уж вернулся — От будней каждый отвернулся… Чту украинских я святых, Печаль раздумий не для них… Хоть дни их канули во мгле — Меж ними весело и мне.

12

Мученица христианской церкви.

13

Старинная одежда.

14

Мученица христианской церкви.

Владимир Свидзинский

«Ой упало солнце в яблоневый сад…»

Ой упало солнце в яблоневый сад, В яблоневый сад моей возлюбленной, И вечерний свет свой мягко расточает. Отчего же не могу я за солнцем устремиться, К возлюбленной моей наведаться, Упиться белым цветом яблонь? На востоке рано звездное пламя Зардеется золотом веток, Вспыхнет огнистой листвою, И повеет на меня ароматом, Чистым запахом цвета яблонь Из далекого сада моей возлюбленной.

ВЕЧЕРНИЕ ТРИОЛЕТЫ

1

Вернулись стаи голубей, Встал мирный вечер возле хаты. Уйди от будничных скорбей: Вернулись стаи голубей, Стал сизый вечер голубей, Листва не ведает утраты… Вернулись стаи голубей, Встал мирный вечер возле хаты.

2

Черешневые ветви вдруг Прошило полосою света: Дню гибнуть вовсе недосуг; Черешневые ветви вдруг Вплывают в лунный полукруг. К планете близится планета. Черешневые ветви вдруг Прошило полосою света.

«День холодный, хмурь и сон…»

День холодный, хмурь и сон. Не шумит шумливый клен. Взгляд весны, а в нем печаль. Лес во тьме, немая даль. Сумрак юного чела Тень

летящего орла. Чем сильнее ты дохнешь, Тем нежнее обовьешь. На тропинках потайных Буду я у ног твоих. Мак зашепчет: день люблю. Я откликнусь: мир люблю. О, повей же, ветровей, Молодым огнем овей. Милый взор, в такие дни Оживи, воспламени.

«Ночь голубая…»

Ночь голубая В сонном тепле. Ночь засыпает В липовой мгле. Темной аллеей, Смутный, иду. Дух тополиный Веет в саду. Месяц подернут Дымом седым. Зверь в человеке Сгинет, как дым. Землю украсят Иные сады. Новых существ Мы увидим следы. Будет им внятен Шелест реки. С тюрем они Посрывают замки. Дух тополиный В теплой дали Им перескажет Повесть земли. Темной аллеей, Смутный, иду. Дух тополиный Веет в саду.

«Утро снимает…»

Утро снимает Тонкие ткани тумана. Пахнет черешней, Белой черешней. К самому дому Вьется садами дорога. Как же глаза твои Юно светились! Иду садами, А память полна тобою. Пахнет черешней, Белой черешней.

«Настанет печальный мой день…»

Настанет печальный мой день — Отлечу, отключусь от костра бытия, Что взметнулся так рьяно, Так чудесно раскрыл Свой порывистый, чистый огонь. Для меня ты погаснешь, Мир пристрастный, прекрасный, Ненаглядный мой мир. Бурнопламенный и пьянящий. Не буду я листиком с древа, Травинкой, лишенною слова, А буду как сонный гранит Над ропотом вод беспокойных, Замкнусь я в молчании тяжком. Сольюсь с несказанною мыслью В великом, во всем… Буду как сонный гранит.

«Одна Марийкою звалась, другая Стефкой…»

Одна Марийкою звалась, другая Стефкой, Как островок горошка голубого На житном поле, так цвели они, Девичьи дни свои перемежая Печальной песней Украины. И вот я вновь в родном селе. Село мое, что сделалось с тобою? Померкло ты, завяло, помрачнело. Лежишь в яру, осенняя листва Тебя, как гроб забытый, засыпает. Марийки нет. Нет темной сини глаз, И нежности девичьего чела, Простой косынкой оттененной, и жестов быстрых, сильных и упругих, — Погасло все и скрылось под землею. А Стефку видел я. Бледна, увяла. Она держала у груди младенца И говорила: «Гляну на него — А он такой румяный, как калина. Иль это так Господь ему дает? Ведь послезавтра будет ровно месяц, Как в доме нашем нет ни корки хлеба». Заплакала, склонилась над младенцем.

«Дол вечерний скрылся в дымке робкой…»

Дол вечерний скрылся в дымке робкой. Иней занавешивал сады. От источника тенистой тропкой Ты спускалась с кружкою воды. Потянулся я к тебе, подружке. Видел взгляд твой сумрачно-немой. Сломанным лучом светился в кружке Невидимкой месяц молодой.

«Голубыми глазами…»

Голубыми глазами В небеса устремилось дитя. Голубыми путями Жизнь отходит, над миром летя. Нет того необъятного сада, Что клонился-шумел до меня, И порубаны вербы, — досада, Сестры берега давнего дня. Нет того необъятного сада, И в развалинах дом мой родной, И заря не играет багряно Над отцветшею старой стрехой. И в заречных просторах забыто, Как звалась родная семья, Знать, и камень разбит одинокий Там, где матерь рыдала моя. Голубыми глазами В небеса устремилось дитя. Голубыми путями Жизнь отходит, над миром летя.

СОЛНЦЕ

Идут верхи дерев За отсветом к восходу. Шумят верхи дерев На лето, на погоду. Гляжу, как юный лев На стежку перед хатой Ложится, раздобрев, Так сановито-сыто, И лапою мохнатой Он упирается о плиты. Цветут верхи кустов И смотрят за ограду, Идут ряды кустов Уверенно по саду. Я двери распахнул И вижу — от порога Из темени дорога На светлую примету Выходит, дело к лету, И веет запахами стога. 1929