Озерное чудо

Байбородин Анатолий Григорьевич

— У вас тут все такие?

— Влюбчивые?

— Да нет, дебилы, трепачи.

— Ну, сразу и дебилы, трепачи…

Она оглядела его насмешливым взглядом из-под затуманенных очков.

— Иди поищи себе дуру, — мотнула кочкастой головой туда, где, схлестываясь над благоухающей землей, хангал дайдой, стелилась и протяжная бурятская песня, и влюбленный вопил на всю степь: «…опять от меня сбежала последняя электричка!..» — Найди себе девку русскую — те безотказные… Отвяжись. И вообще… я не люблю русских.

— Ого! — Елизар озадаченно почесал в затылке.

Шелухой слетела хмельная игривость, парень от неожиданности…словно в лоб колуном… вытрезвил и пристально вгляделся в девушку: сроду подобного не слыхал

от степных бурят, хотя и вырос среди них и с Баясхаланом на рыбалке с ночевой, на покосах, в тайге из одной тарелки суп с лапшой хлебал, ночевал под одним овчинным тулупом, и в игры одни играл, и думы одни думал. Что греха таить, по ребячьему малоумию, случалось, дразнили друг друга: «Русский плюский, нос горбатый, убил ба-ушку лопатой», «Бурят — штаны горят, рубаха сохнет, бурят скоро сдохнет»; после эдаких дразнилок, бывало, друг другу носы расквашивали, но тут же, бывало, размазывая по щекам красную юшку, мирились и не копили зла на душе.

— И чем тебе русские досадили? — забыв про недавние ухаживания, отчужденно и холодно спросил Елизар.

— Мне русский парень в городе такое про бурят сказал…

«Либо не ублажила, либо вовсе отвергла, — прикинул Елизар, — вот и схлопотала на свою шею…»

— Ну и что?! Дурак злым языком сболтнул… Ты пошто всех-то на одну колодку меряешь?! В любом народе баламуты водятся. И что, народ должен за них отвечать?.. Мы что, должны ненавидеть монголов — хан Батый разорил Русь, вырезал народ, не щадя женщин и детей? Или немцев за то, что у них был Гитлер с фашистами, и они убили и спалили в печах миллионы русских?

— А-а-а, все вы… Ничего доброго мы от вас не видели.

— Ничего доброго?! — Елизар аж поперхнулся, задохнулся от возмущения…он любил родной народ до отрадных и печальных слёз… Елизар слов не находил, и слава богу, — злые мысли, что ветром свистели, шумели в буйной голове, могли лишь раздуть огонь бестолкового спора и кровно обидеть… даже не ее, англоязычную кралю… весь ее род, весь разноязыкий российский народ.

Лет через семь Елизар Лазаревич Калашников, ученый-историк, вбил бы в куриные девичьи мозги, что малые российские народы, а попутно и арабские, и прочие рабские, не говоря уж о братьях-славянах, побитых католической и басурманской молью, столь блага обрели от русских, сколь русские не видели и в райских снах, от воловьих трудов к ночи едва ноги волоча. По Божиему промыслу эдакий народец вызрел: без штанов, впору по миру идти христарадничать, ан нет, готов остатнюю рубаху с поясным поклоном отдать чужаку, лишь бы принял дар, не побрезговал. Махнув рукой на своё благополучие, жертвенный русский народ вывел иные кочевые северные и азиатские племена из первобытно-общинного прозябания к цивилизации, избранных наделив государственностью, о коей те и не блажили.

Благодаря русским малые народы, что спаслись в Русской Империи, стали ведомы миру; звонкоголосых азиатских и кавказских поэтов читали бы в степных аймаках и горных аулах, коль ведали бы азы, буки, веди, но…поклон талантливым русским поэтам-переводчикам… поэзия их, свершая кругосветные плавания, зазвучала в дольнем мире.

Как в домостройной семье, русскому народу Бог даровал судьбу старшего брата, коего родители не балуют, но смалу впрягают в работушку, а другим народам — судьбу младших, либо хворых братьев, коих родители — имперская власть — жалеют, холят и нежат. Хитромудрые старцы сыто посмеивались в холеные бороды: русский Ванька-дурак — голодный, холодный, порты в заплатах, сапоги каши просят, но с ракетой, а ракета не для власти над миром и наживы, как у Америки, а ради мира в мире, праведности и процветания.

Не вспоивши, не вскормивши врага не наживешь… Инославец, откромившись, презрительно плюнет в русскую спину: «Русак-дурак…»; а упаси Бог, занедужит русский медведь, набегут рвать шкуру вчера вилявшие хвостами льстивые

шакалы. Обидится русский, поплачется, но, одыбав, зла не помнящий, снова да ладом ублажает, примиряет, дабы жили народы мира в любовном ладу, в неге и холе. И что мы, русские, за народ такой, коль и герой — Иван-дурак, который лишь для того и явился, чтобы, туго затянув кушак на тощем брюхе, перебиваясь с хлеба на квас, бродить по миру и, не жалея живота, оборонять слабых, спасать бедолажных, утирать слезы страждущим, подавать милостыню голодающим?! А в старину, перво-наперво, спасать для жизни вечной, крестя и облекая во Христа. В каком еще народе столь юродивых во Христе, коим солнечно сияют и закатно пылают купола церквей, коль весь русский род после Крещения юродивый?! Где столь блаженных, суть, Иванушек-дураков, не умеющих жить мудростью дольней, земной, но жаждущих мудрости горней божественной?! Ну поди не вечны дураки да юродивые, а уж как поумнеют русские, за добро ухватятся, вот уж забедует, запоет лазаря земной шар — демоном натравленные друг на друга, народы перегрызутся, яко псы, и некому будет спасать, оборонять, мировой Молох пожрёт мир.

Не стал Елизар метать бисер перед… заезжей кралей, не поймет, и лишь вопросил:

— А по какому праву ты, девушка, за весь народ говоришь?! Вы там в городе с жиру беситесь… интеллигенция… — Елизар хотел прибавить: вшивая, но сдержался, — а у нас, слава богу, тишь да гладь да Божия благодать. Для меня бурят Баясхалан родных роднее.

— Живете на нашей земле… — зло цедила сквозь зубы заезжая дива, — а бурят за людей не считаете. При царе ваши князьки бурят продавали…

— На вашей?!

Елизара не столь поразила неприязнь к русским, сколь удивило откровение, потому что земляки-степняки жили мудрее и скрытнее: зачем до пупа рубаху рвать, попрекая русских, когда можно все тихо и мирно взять — сами отдадут, да еще и с поклон-цем: дураки же.

— Почему на вашей?! — загорячился Елизар, вспомнив то, что вычитал из толстых книг по истории Сибири. — Четыреста лет — российская земля. Первопроходцы — казаки, промысловые ватаги — пришли к Байкалу сразу же после бурят… Если на то пошло, земли вокруг Байкала — эвенкийские. Да, кочевали вокруг Байкала бурятские племена, вытеснили эвенков на север, но не было у кочевых племен государства, они и в нацию-то собрались века два назад. У русских — да, было тысячелетнее государство, к нему Сибирь приросла, и буряты попросились под руку белого царя, чтобы не вырезали монголы, да и китайцы покоя не давали… И брехня, что русские бурят продавали. Да, помещики в России крестьянами торговали, но буряты сроду не знали крепостного права.

— Ой, отстань от меня, болтун! — Анжела занервничала, выдернула из блескуче-черной, хищно щелкающей сумчонки сигарету и, жадно прикурив, заволоклась клочьями дыма.

Елизар, ошарашенный, будто обухом в лоб дали, растерянно побрел к застолью, где столкнулся с Баясхаланом, который по смурному лицу дружка догадался: не на ту парень нарвался, крапива девка.

— Что за птица-синица, эта ваша… Анже-ели-ка?

— Анжела?.. — усмехнулся Баясхалан. — Такая же Анжела, как я Джон. Цырендулма… Выдумала. Английскую школу в Улан-Удэ окончила, в институте культуры учится. Артистка…

— Оно и видать… Такое мне наговорила… — Елизар, еще не остывший после злой перепалки, поведал наговоренное Цырендулмой-Анжелой.

Баясхалан внимал неохотно, досадливо морщился, не желая слушать и говорить о столь хрупком и заповедном; буроватое лицо стемнело, как в небо в морось, глаза леденисто заузились.

— Она и говорить-то по-бурятски толком не умеет, зато по-английски чешет… В Америку лыжи навострила…

— Ого! — выпучил глаза Елизар. — Час от часу нелегче.

— В Америке старшая сестра. И сама год в американской школе училась. От Америки без ума… Ладно, пошли за стол, — обнял Елизара за плечи.