Озеро мёртвых слухов
Шрифт:
Щупач Стасик, что сидел напротив, жестом показал Колясику, что, дескать, разговор есть, и не при всех. Колясик его на выходе из столовки дождался, и приятели зашли за угол. Стасик разблочился почти наполовину и Колясик почуял его истовую убеждённость. Это показалось Колясику странным, потому как Стасик брехлом был несусветным. Из вежливости Колясик тоже чуток ослабил ментальный блок, но всё же не настолько, чтоб его как открытую книгу читали все кому ни попадя.
– Озеро волнуется, – доверительно сообщил щупач, и Колясик обомлел.
Последний раз Озеро волновалось, когда Колясик был ещё ребёнком. Тогда же в Посёлок наведывались странные
– Насколько сильно волнуется? – спросил Колясик.
– Вот так, – Стасик показал ладонью метра на полтора от земли.
– Ох, – сказал Колясик.
– Ага, – согласился Стасик.
– Ты откуда знаешь?
– Слухачи трепались.
– Тогда точняк. Эти знают.
– Ну.
Успокоить разволновавшееся озеро можно только жертвой. Это все знают. Об этом поют песни и рассказывают легенды. Этим пугают детей. Это бывает редко. Последний раз Озеро успокоили теми самыми странными пришельцами. Двое их было. В бронежилетах. Только булькнули и пузыри пошли, видать, тяжёлые были бронники.
– Пойдём, глянем, – предложил Колясик.
– Так не наша смена.
– Всё равно пойдём. Хочу позырить.
И почапали кенты к Озеру. Шли через лес, продирались сквозь бурелом, по пояс в густой траве, то и дело, цепляя на морды липкую паутину. Вот тоже – правило! Нельзя чтоб к Озеру тропинки были, всегда новым путём ходи. Зачем, почему? Неведомо. Но если прознают старшие медиаторы, что сноровил напрямки проскочить – сгниёшь в канифольщиках. Ладно хоть с дороги при всём желании не сбиться, не заплутать в страшном лесу: днём и ночью высоко в небе светит Ободок. Висит он прямо над Озером. Ободок с Озером связаны двумя трубками. По одной Озеро своей водицей Ободок питает, по другой в ответ телесной материей Ободок делиться.
В Легенде о Последнем из Модераторов сказано, что Ободок это «станция на геостационарной орбите». Но слова такие, хоть и веет от них мощью древних Доцентов, которые Творческо-Эмпатическую Революцию замутили – слова эти нынче мало кто понимал. Старшие медиаторы, может, и понимали, но никому не рассказывали. А может, только вид делали, что понимают, их не разберёшь, у них ментальные блоки крепки, мысли далеки, а слова и вовсе редки. Зато рожи откормлены. Колясик представил ломоть белого, непайкового хлеба, который для старших медиаторов делает в поселковой пекарне Манюня. На ломте лежали два жёлтых-жёлтых куска масла. Потом Колясик представил кружку парящего какао. И чтоб какао не из банки, а натуральное, в кастрюльке сваренное. Но со сгущенкой! Потом Колясик представил Манюню, как она, низко нагнувшись, ворочает половником в котле с кулешом. Сзади он её представил. И спотыкнулся о корягу, а падая, ухватил Стасика за пояс, а тот, как назло, повалился прямо в муравейник. Стасик на полсекунды разблочился полностью, и Колясика обдало волной глубокого негодования.
Чтоб не столкнуться с дежурной сменой, к Озеру подошли с дальней стороны. Озеро вроде бы выглядело как обычно. Вода в нём была очень синяя, не такая, как в реке. Щупачи, как всегда, стоя по пояс в этой синей воде, водили руками
– Ну всё, амба, дорогие чуварищи, – со странным злорадством заявил Стасик. – Теперь жди, что медиаторы непременно пайку урежут.
– Куда её больше-то урезать?! – всполошился Колясик. – И с чего бы? Склад же под завязку маслом забит, все знают.
– А это не важно, – со знанием дела продолжил нагнетать Стасик. – Ты вот вспомни. Эпидемия синюхи была, пайку резали? Резали. Нашествие зайцев-шатунов было, пайку резали? Резали. И когда старейший медиатор помирать надумал, тоже почти неделю сухим пайком выдавали. Понимаешь? Это же не потому, что со жратвой напряг, а просто чтоб народец в момент лихих испытаний не об чём другом не думал, кроме как об ей. Об жратве, то есть.
Всё это Стасик плёл, ни на чуточку не ослабив ментальный блок, и Колясик к словам его отнёсся легко. Только вдруг с чего-то припомнились строчки Легенды о Последнем из Модераторов: «И поймёт каждый каждого, как себя самого. И почувствует боль его и чаяния. И посочувствует!». Ну и где спрашивается сочувствие Манюни к нему, Колясику? Ведь сто раз просил хотя бы сиськи показать! А старших медиаторов к себе в каморку при пекарне ночевать пускает…
Стасику же сказал:
– Жратва жратвой, а ты подумай лучше, кого на этот раз старшие медиаторы в Озере топить будут?
3.
Фрол рассказывал, тыкая пальцем в обзорные мониторы, а Мишка с интересом слушал.
– Видишь? Это у них медиаторы, типа старейшины, они всем заправляют, – говорил Фрол. – Сейчас у них типа сходняк, решают, кого в озере топить.
– Зачем?
– Сам же говорил – дикие люди.
– И всё же?
Фрол вздохнул и как будто бы в миллионный раз отбарабанил:
– Примерно раз в двадцать пять лет, иногда реже, иногда чаще, озеро над нами входит в фазу нестабильности. А их, дикарей, это почему-то жутко беспокоит. Они тогда кого-нибудь натурально приносят в жертву.
– Как?
– Топят.
– Херассе. А с чего возникает фаза нестабильности?
– Кто бы знал. Но самое интересное, что каждый раз после жертвоприношения, озеро действительно успокаивается.
Мишка задумался и посмотрел на тазик. В тазик капало. Посмотрел в мониторы. Там мелькали какие-то сельские интерьеры.
– А дронов эти дикие люди не замечают?
– Дроны замаскированы под москитов, – терпеливо пояснил Фрол.
Мишка ещё пристальней вгляделся в монитор. В полутёмном помещении, при виде которого припоминалось слово «хижина», кружком сидели на корточках волосатые и бородатые старики. Штук десять. И не скажешь на первый взгляд, что злостные утопители. Нормальные такие, с виду мирные, улыбаются. И разговаривают между собой очень-очень вежливо. Даже как будто бы подобострастно.