Озеро синих гагар
Шрифт:
Однако в народе так говорят: ты, пастух, в дудку-то дуди, но за стадом в оба глаза гляди! Один раз Данилко сплоховал. Была в его стаде коровенка из богатого двора. Иные коровы в ложбине лежат, жвачки жуют, а эта Пеструха в лес норовит. И все же сбежала!
Данилко болотины-мочажины обошел, каждый ложок осмотрел, даже ближнюю рощу обшарил. Нет нигде!
Ну, уж без шума не обошлось! Богачи-то, бывало, умели три шкуры сорвать, а за Пеструху хозяин мог голову снять. Сыщи, дескать, не то лучше домой не кажись!
Но горше всего, что при этом Маришка была. Стоит у ограды, смеется:
— Вот так
Понурился Данилко, вернулся сначала в поскотину, а оттуда еще дальше, в Черную дубраву. Коли искать коровенку блудливую, так только в дубраве: там, между колками [20] , рожь колосится, а на еланях визиль, горох заячий, донник пахучий и всякие медовые травы. Только страшно ночью одному в тамошних местах. По деревенским поверьям, водились в них Лешак, Буканко и прочая нечисть. За каждым кустом в темноте что-нибудь блазнит. Кто-то плачет в лесу, ухает, стонет, гогочет. Не разберешь: то ли человек, то ли зверь, то ли птица ночная.
20
Колки — рощи.
Так далеко за полночь и блуждал Данилко по Черной дубраве. Устал, дальше идти мочи нет. Выбрал он полянку, сел на пенек. Дай, думает, отдохну, пока что сыграю: может быть, Пеструха услышит дуду, отзовется.
Да вот только поет дудочка что-то невеселое. Вроде дождик осенний моросит, холодно, никак не согреешься. С ближних берез листья начали падать. Сорвется листик и тихо-тихо на землю ляжет, заснет.
Коростель перестал скрипеть. Филин за зайцем гнался, охоту прекратил и обратно в гнездо вернулся. Ой, дуда, ой, дуда!
Этак-то играл Данилко и совсем не заметил, как на полянке крохотный огонек пыхнул, за ним другой, третий, и вот уже вся округа заполыхала зарницами. А из травы поднялась метелка цветов чемерицы, приоткрыла широкий лист, и на том листке девушка появилась.
Сама-то мала, да одета богато: весь сарафан из соцветий алых!
Постояла она, посмотрела на Данилку, головой покачала:
— Ты пошто меня, молодец, разбудил? За каким делом тут оказался?
Данилко чуть дудку не обронил. Вот так оказия: с неба, что ли, эта девица свалилась? А всмотрелся в нее, каков у нее сарафан, да лицо какое приветное, и как жарким горицветом глаза горят, так сразу и понял, с кем встретился. Ведь в деревне Полевушку-то всякий знает. Кто полюбится ей, у того с пшеничных полос такой умолот соберется, чего иной год и черные пары не дадут.
Ну, мало-помалу рассказал ей Данилко обо всем: вот-де фигурой неказист, лицом нечист, сладких речей девкам сказывать не умеет, силенкой слаб, да к тому же бедняк, оттого и смеется над ним Маришка. А тут не ко времени еще и коровенка в лесу затерялась. Совсем беда!
— Ладно, хватит печалиться! — Полевушка промолвила. — Гнет тебя нуждишка в дугу, а ты гнись, но не ломайся. Подними-ко брови да взгляни веселей! Не дал ты мне сны досмотреть, так помоги теперь время до утра скоротать. Плясать хочу!
— Плясовых-то песен я и не знаю, — ответил Данилко.
— Этому научиться недолго! Ну-ко, давай!
Встала она перед ним, подбоченилась, краешек сарафана рукой
Не утерпел и Данилко: плечи расправил, встряхнулся, да и пошел следом за Полевушкой в пляс. Она-то мелким шагом идет, словно бисером сыплет, а он, как сокол, летает.
Вскоре утро забрезжило. Сизый туман попрятался в заросли талов под коряги и корневища.
Натешилась Полевушка, платочком утерлась:
— Экой ты парень удалой!
Данилко и без ее похвалы сам себе удивился. На поверку-то выходит, зря его девки хают, ничуть он не хуже иных дружков-молодцов. Не было у него случая этак повеселиться, да и пары подходящей для пляски на находилось, вот и не знал за собой никакого удальства, сторонился, совестился, жил вроде сверчка за печкой. Но Полевушка, хоть и назвала его лихим плясуном, все же задумалась:
— Каблуками дробить, пожалуй, не шибко мудрено. А попробуй-ко против силы устоять!
После того хлопнула в ладошки, какое-то слово сказала, и тем же мигом явился на полянку Ветродуй. Тот самый, что ветряки на мельницах крутит. От плеча до плеча — косая сажень, ручищи длиной с оглоблю, бородища ниже колен с желтинкой, как степной ковыль.
Опустился он на корточки, ручищами-то в березы уперся, да ка-ак дунул, сколь мочи есть… И пошел низовой ветер травы на землю стлать. Молодой подлесок согнулся. Камыши припали к воде. Сушняк затрещал. В дуплах завыло, засвистело. В рощах будто колокола загудели.
Ветродуй еще раз дунул, а потом разохотился, разошелся и начал дуть без остановки, вроде наконец-то забаву нашел.
Тут уж не только подлесок, но и старый лес начал шуметь.
Поначалу Данилко на ногах не устоял, упал, как подкошенный. Картуз ветром с головы сорвало и понесло-покатило невесть куда. Глаза затмило. На понитке ни одной пуговицы не осталось, по оголенной спине холод пробежал.
А дуда под ветром-то словно голос подала: «Топ-топ-перетоп! Кто смелей, тот сильней!»
Может, это вовсе и не дудочка таловая, а сама Полевушка промолвила. Данилко толком не понял, но как услышал эти слова, сразу весь подобрался, как, бывало, в деревне перед кулачным боем. Дескать, не может того быть, чтобы Ветродуй против человека устоял. Только вот неполадка: запросто, на кулаках, сходиться с ним несподручно, близко никак не подойдешь. И на кушаках не поборешься: у него, видать, кушака никогда не бывало. Пожалуй, лучше всего схватиться за воротки.
Поднялся он с поляны, лицо полой понитка от ветра прикрыл, кинулся вперед и сгреб Ветродуя. Тот сразу дуть перестал, подпрыгнул на месте, хотел Данилка от себя оторвать, да уж нет: попал очень крепко! Ну и начали они друг друга книзу гнуть. Раза два Ветродуй хотел подножку подставить. Только колени согнул, а Данилко тем временем изловчился и грохнул его на спину, а следом и сам навалился.