Озеро
Шрифт:
В каком-то смысле это напоминает рабство. Не важно, что ты сам думаешь и планируешь. Все заранее предопределено.
Всегда проницательный Накадзима в тот вечер, только взглянув на меня в прихожей, сразу обо всем догадался:
— А!
Должно быть, ему передалось мое душевное смятение. Накадзима ахнул, стоило мне, разувшись, поднять глаза.
Однако сделал вид, что ничего не замечает, и вернулся к незавершенной уборке дома.
Будучи невероятным чистюлей, Накадзима всегда убирался в моей квартире, чем вызывал во мне некоторое чувство вины. По возвращении меня ожидали
В тот день я почувствовала, что больше не могу встречаться с Накадзимой с теми мыслями, что преследовали меня до сих пор.
Пока ничего не знала, я могла сносить его загадочность и таинственность. Но теперь, когда некоторые факты его биографии обрели конкретные очертания, мое воображение окончательно наполнилось реальными запахами и ощущениями.
Существует большая разница между такими формулировками, как "он столкнулся с какими-то невероятно ужасными обстоятельствами" и "он был похищен и какое-то время подвергался идеологической обработке".
Все прояснилось и нашло объяснение. Боязнь телесных контактов, страх перед встречей с друзьями из того прошлого, ненормальное беспокойство матери Накадзимы за своего сына, способность с головой уйти в учебу, позабыв о душевных и физических потребностях, безграничная любовь к матери... Все настолько совпало, что казалось чересчур очевидным. Сладковатый привкус тайны разом исчез, и осталась только тяжесть накопившегося груза проблем.
Я подумала о том, что мне, возможно, никогда в жизни не доведется услышать от него подробностей о том, как он жил в той коммуне или почему так боится секса.
— Что означало твое удивленное "а!" в прихожей? — спросила я, выдержав приличную паузу.
Накадзима прервал уборку, что было весьма нетипично для него, и взглянул на меня.
Это был все тот же вечно печальный, привлекательный Накадзима, которого я знала. Накадзима с вьющимися на шее слегка непослушными волосами, немного сутулый, бесшумно передвигающийся по дому. Накадзима с сухими ладонями рук.
Это меня успокоило. Пусть совсем короткая, и все же здесь, в моей квартире, у нас была своя история, не имевшая никакого отношения к прошлому.
История, которая вот-вот улетучится от легкого дуновения, но она определенно была.
— Мне показалось, что ты о чем-то догадалась. Вероятно, о чем-то из моего прошлого... — кротко ответил Накадзима.
— С чего ты это взял? — поинтересовалась я.
— В моей жизни было несколько таких людей, поэтому я вижу по глазам. К тому же я всегда переживал, что когда-нибудь ты обо всем догадаешься. Разумеется, мне где-то даже хотелось, чтобы ты додумалась, — сказал Накадзима. — Я тебе теперь неприятен? Наверное, для нас все кончено?
Я взяла его руку с такой невероятной силой, что казалось, вот-вот выверну ему запястье, и прижала к своему сердцу.
— Не смей так говорить! — прошептала я.
Я
Накадзима же точь-в-точь как ребенок вымолвил:
— Хорошо...
И мы вернулись к жизни. Я отправилась готовить ужин, а Накадзима продолжил делать уборку. Мы оба молчали, словно люди накануне перемен. Мы как будто начинали новую жизнь. Как будто мы вернулись на много-много веков назад и представили, что ничего не было. Мы были полны решимости сделать первые шаги, напоминая тем самым Адама и Еву, которым вдруг даровали право все изменить.
До тех пор, пока между нами будет стоять прошлое Накадзимы, почва под ногами всегда будет зыбкой. Я подумала, что именно так человек разрушает человека.
После ужина Накадзима спросил:
— Можно теперь посмотреть твою картину?
— Можно, но уже ночь за окном. Наверное, это лучше сделать днем.
— Конечно, днем я тоже там побываю... Но я подумал, не прогуляться ли сейчас, чтобы хоть краешком глаза взглянуть на твою работу... Она ведь уже закончена?
Я решила, что он всегда сможет ее увидеть, поэтому не придала сообщению о завершении работы особого значения.
— Ну, тогда я с тобой. Если пойдем прямо сейчас, я договорюсь со сторожем. Скажу ему, что пришла забрать случайно забытую вещь, и он нас пропустит. Он уже отлично знает меня в лицо. Недалеко от той самой стены стоит уличный фонарь, так что я не думаю, что там совсем уж ничего не видно... И, в конце концов, мы можем взять с собой большой фонарик, — сказала я.
Ночная улица благоухала приторным ароматом весны, а звезды на небе казались укутанными какой-то волшебной дымкой.
Во время прогулки Накадзима неожиданно принялся рассказывать:
— Я поехал в летний лагерь, который принадлежал клубу, — что-то вроде специальной школы, где я тогда учился, — и однажды случайно заблудился. Я забрел высоко в горы и растерянный шел по трассе, когда меня неожиданно силой усадили в машину. Так я был похищен. В те времена еще не было мобильных телефонов...
Это было начало его истории.
Казалось, слова лились потоком, который невозможно остановить.
Мне это напомнило испорченный автомат. Продолжая шагать и говорить, Накадзима держал пальцы на груди в крепком замке. Мне же оставалось только кивать.
— Тебе известно, что значит быть похищенным? Ты вынужден полюбить своих похитителей, иначе просто не сможешь жить.
Понимаешь, что это значит?
Сначала тебе стирают память. Гипнозом и лекарствами. Потом убеждают в том, что это не Япония.
Я был довольно смышленым малым и знал способы противостояния гипнозу. Я смутно помнил о том, что когда-то читал в книге, и решил попробовать худо или бедно применить свои знания.
Способ заключается в том, что нужно самого себя уверить, что ты смотришь на какой-либо объект и вспоминаешь какого-либо человека. Находясь в тот момент в Идзу, я отчетливо представлял себе, что недалеко от нас море, и внушал себе, что, стоя на берегу, смотрю на морскую гладь и вспоминаю маму. Потом я отдавал себя в руки гипнотизерам. Я жутко боялся, но какое-то время это на самом деле срабатывало.