Ожерелье голубки
Шрифт:
И часто видели мы людей, с которыми это случилось. А про себя я расскажу тебе, что я один из тех, кого постигло это несчастье и к кому поспешила такая беда. Я больше всех любил и сильнее всех увлекался одной из невольниц, бывших у меня в прошлом, которую звали Нум. Это была мечта желающего и предел красоты и внешностью, и нравом, и по согласию со мною; я был отцом ее невинности, и мы одинаково любили друг друга. Но поразила меня в ней судьба, и похитили ее ночи и течение дней, и стала она третьей между прахом и камнями, и было мне в пору ее кончины меньше двадцати лет, а она уступала
Вот часть того, что я про нее сказал:
Безупречная, светлая, — она солнце, когда появится, а другие владелицы браслетов — звезды.Любовь к ней заставила взлететь с места сердце, и, ненадолго спустившись, оно снова парит.А среди стихотворений, в которых я ее оплакивал, есть поэма, заключающая такие стихи:Кажется не насладился я словами твоими, которые дуют на узлы сердца [98] .И не властвовал я над мечтами, словно я забавлялся им, получив слишком много власти.Оттуда же:
Проявляют они неприязнь, хоть они и друзья, и клянутся порвать со мной, но нарушают клятву.И еще говорю я в поэме, с которой обращаюсь к моему двоюродному брату, Абу-ль-Мугире Абд аль-Вах-хабу Ахмаду ибн Абд ар-Рахману, внуку Хазма, сына Талиба [99], отвечая ему:
Остановитесь, спросите следы кочевья, где его обитатели: пронеслось ли над ними разрушение ночи и дня.Постойте над исчезающими, пустынными, оголенными, — кажется, что жилища их столь же сокрыты, как мысли.Люди не согласны насчет того, что тяжелее — разлука или разрыв. И то и другое — тягостное восхождение, красная смерть, черная беда и серый год, и всякий считает из этого ужасным то, что противоположно его природе.
Кто обладает душою гордой, любвеобильной, мягкой, доступной и устойчивой в обещании, для того ничто не сравнится с бедствием разлуки, так как она пришла намеренно, и замыслили ее превратности рока умышленно. Поэтому не видит он, чем утешить свою душу, и, обращая думы свои к какой-нибудь мысли из мыслей, постоянно находит в ней оживление своей страсти, и возбуждает она печали, причиняя ему страдания и побуждая его плакать о друге. А разрыв — это вестник забвения и разведчик прекращения любви.
Что же касается человека с душою томящейся, постоянно влекомой и обращающей взоры к любимой, беспокойной и переменчивой, то разрыв для него болезнь, влекущая гибель, а разлука — средство забвения и утешения. Я же считаю, что смерть легче разлуки, а разрыв навлекает одну горесть — и только, а если продлится он, то скорее всего вызовет усиление. Об этом я говорю:
Сказали они: — Уезжай! — может быть, утешение наступит, и захочется тебе его желать!И ответил я: — Смерть будет мне прежде утешения! Кто выпьет яд, раз его попробовав?Я говорю еще:
Пленила душу любовь к ней; погубило ее отдаленье,И как будто страсть моя — гость, а душа — ему угощенье.Я видел людей, которые прибегали к разрыву с влюбленными и добивались его умышленно, боясь горечи дня разлуки, и страданий, и грусти, возникающей при расставанье. Такое поведение, хоть оно, по-моему, и не принадлежит к обычаям, угодным Аллаху, все же решительное доказательство того, что разлука тягостнее разрыва, — как же нет, если среди людей есть такие, которые прибегают к разрыву, боясь разлуки? Я не нашел никого в мире, кто бы прибегал к разлуке, боясь разрыва, а люди всегда избирают более легкое и берут на себя менее значительное, и мы сказали, что это не относится
Я вспоминаю, что у моего двоюродного брата Абу-ль-Мугиры есть стихи с той мыслью, что разлука тяжелее разрыва. Эти стихи из поэмы, с которой он обратился ко мне, когда ему было семнадцать лет или около этого. Вот они:
Или не терпится тебе, чтобы близок стал отъезд, и жаждешь ты, чтобы погнали медленного верблюда?Нет, беда твоя сокрушительна, и поистине, расставаться тяжело.Солгали те, кто утверждает, что пастбище разрыва вредоносно!Они не изведали глубины страсти, — ведь берут люди на себя всякое бремя.А разлука, поистине, если я люблю, — вожак к смерти.У меня есть об этом длинная поэма, которая начинается так:
Нет равного дню с тобой и утру наслаждения прекрасным зрелищем и полным счастьем.Был этот день редким плодом бесплодной почвы, исправлением ошибки, сыном от бездетной.Вот дни молний сближения, для меня не обманчивых, когда сад любви еще не высох,И есть в нем красавица, чей сосок говорит ей: — Иди вперед! — а изар [100] говорит: — Останься!И тот и другой ее тянут, и алеет щека ее оттого, что ей стыдно пойти назад иль вперед. Ничто не несет мне недуга, кроме этих глаз, но ничто в мире, кроме них, не ручается за мое исцеление.Так и гадюки — ни в чем, кроме тела их, нет верного излеченья от их укусов.Разлука заставляла поэтов плакать на местах свиданий, и проливали они над следами потоки слез, и поили землю водою томления, вспоминая, что было с ними там, и завывали и рыдали, и оживляли следы любимых их погребенную страсть, и принимались они стонать и плакать.
Рассказывал мне один прибывший из Кордовы, которого я расспрашивал о ней, что он видел наши дома в Палатах Мугиса на западной стороне города [101], и стерлись следы их, и исчезли их признаки, и скрылись места свиданий, и изменило их бедствие. И стали они бесплодными пустынями, после того как были населены, и безлюдными равнинами после толпы друзей; это одинокие развалины, что были прежде прекрасны, и страшные ущелья, раньше безопасные; там убежище волков, где раздается свист гулей, там игралище джинов и приют диких зверей после мужей, словно львы, и красавиц, подобных изваяньям, пред которыми расточали обильные богатства; рассеяно теперь единенье их, и оказались они в разных странах, подобные племени Саба [102]. И кажется, что эти разубранные опочивальни и украшенные покои, сиявшие, как сияет солнце, и рассеивавшие прекрасным видом своим заботы, когда объяло их разорение и охватило их разрушение, стали подобны разинутым пастям львов, возвещающим конец мира, и показывают они тебе, каков исход жизни его обитателей, и рассказывают, куда идет всякий, кого ты видишь стоящим. И становишься ты воздержанным в стремлении к благам мира, после того как долго воздерживался от пренебрежения ими.
И вспомнил я дни мои в Кордове и мои наслаждения там и месяцы моей молодости, проведенные с полногрудыми, к которым стремился и муж рассудительный, и вообразил я в душе, что находятся они под землей, в странах дальних и в краях отдаленных, и рассеяла их рука изгнания и растерзали их длани отдаления; и представилось моему взору, что разрушена та беседка, которую знал я столь прекрасной и благоустроенной, и пропали крепкие троны, около которых я вырос, и пусты дворы, где прежде теснились люди, — и явились слуху моему крики сов и филинов, что разносятся теперь над ними, после того как двигались по ним толпы народа, среди которых я был воспитан. И, бывало, ночи подражали дням, и растекались по дому его обитатели, и встречались его жители, а теперь дни подражают ночам в своей тишине и безлюдности.