Ожерелье королевы
Шрифт:
Да, я и на свободе повторю то же, что говорил в заточении: нет злодейства, коего не искупали бы полгода Бастилии. Меня спрашивают, вернусь ли я когда-нибудь во Францию. Непременно, отвечаю я, но при условии, что там, где теперь Бастилия, будет место для гуляний. Да будет на то воля Божия! Французы, у вас есть все, что надобно для счастья: плодородная почва, мягкий климат, добрые сердца, чарующее веселье, таланты и склонности ко всему на свете; в искусстве нравиться у вас нет соперников, в других искусствах вам не у кого учиться, но вам недостает, друзья мои,
По отношению к Оливе Калиостро тоже сдержал слово. Она же со своей стороны свято блюла верность графу. У нее не вырвалось ни единого слова, которое могло бы скомпрометировать ее покровителя. Ее показания оказались пагубны только для г-жи де Ламотт: она ясно и неопровержимо описала свое невольное участие в обмане, мишенью которого, по ее словам, был какой-то незнакомый дворянин; ей сказали только, что его зовут Луи.
Олива, как прочие пленники, проводила дни под замком, подвергаясь допросам, и все это время она не видела своего дорогого Босира, но нельзя сказать, что он ничем ей о себе не напоминал: мы убедимся, что возлюбленный оставил ей на память тот самый залог, о котором мечтала Дидона, говоря: «О, если бы мне было дано увидать, как на моих коленях играет малютка Асканий!» [149]
149
Вольный пересказ цитаты из «Энеиды» Вергилия (I, 328–330). Асканий (Ил, Юл) – сын Энея от его первой жены Креусы.
В мае месяце 1786 года на улице Сен-Поль на ступенях портала церкви св. Павла в толпе бедняков стоял человек. Он был в большом волнении, прерывисто дышал и все смотрел в сторону Бастилии, не в силах отвести от нее взгляда.
К нему подошел человек с длинной бородой; то был один из немцев, состоявших на службе у Калиостро; во время таинственных приемов в старом доме на улице Сен-Клод Бальзамо отводил ему роль дворецкого.
Этот слуга остановился рядом со снедаемым нетерпением Босиром и тихо ему сказал:
– Подождите, подождите, сейчас они приедут.
– А, это вы! – вскричал Босир.
Но поскольку слова «сейчас они приедут» явно его не успокоили и он вопреки благоразумию продолжал размахивать руками, не скрывая своего волнения, немец сказал ему на ухо:
– Господин Босир, вы так шумите, что вас заметит полиция. Мой хозяин обещал передать вам весточку, вот я ее и принес.
– Говорите же! Говорите, друг мой!
– Тише. Мать и дитя находятся в полном здравии.
– О-о! – возопил Босир в порыве неописуемого восторга. – Она родила! Она спасена!
– Да, сударь, но отойдемте в сторону, прошу вас.
– Девочка?
– Нет, сударь, мальчик.
– Это еще лучше! Ах, друг мой, какое счастье, какое счастье! Поблагодарите от меня вашего хозяина, передайте ему, что моя жизнь и все, что у меня есть, в его распоряжении.
– Да, господин Босир, передам, когда увижу.
– Друг мой, почему вы только что сказали… Но прошу вас, примите эти два луидора.
– Сударь,
– Ах, простите, я не хотел вас оскорбить.
– Разумеется, сударь. Но вы спрашивали…
– Ах, да, я хотел спросить, почему вы только что сказали, что они скоро приедут? Кто приедет, скажите?
– Я имел в виду тюремного хирурга и повитуху, тетушку Шопен, принимавших у мадемуазель Оливы роды.
– Они приедут сюда? Зачем?
– Окрестить дитя.
– Я увижу свое дитя! – вскричал Босир, не в силах устоять на месте. – Вы говорите, я увижу сына Оливы? Здесь, сейчас?
– Здесь и сейчас, но сдержитесь, умоляю вас, иначе несколько агентов де Крона, которые, как я догадываюсь, скрываются под лохмотьями попрошаек, заметят вас и поймут, что вы поддерживаете сношения с узником Бастилии. Вы и себя погубите, и скомпрометируете моего хозяина.
– Ох! – воскликнул Босир, охваченный священным трепетом почтения и признательности. – Лучше умереть, чем хоть единым звуком навредить моему благодетелю. Если понадобится, я задохнусь, но не скажу больше ни слова. Однако что же они не едут!
– Терпение.
Босир подошел к нему поближе.
– А она-то сама хоть немножко рада? – спросил он, умоляюще сложив руки.
– Она очень рада, – отвечал тот. – А вот и фиакр подъехал.
– Да, да!
– Остановился…
– Что-то белое, в кружевах…
– Это обшитое кружевом покрывальце, в каком приносят ребенка к купели.
– Боже!
И Босиру пришлось привалиться к колонне, чтобы не упасть: он увидел, как из фиакра вышли повитуха, тюремный хирург и один из надзирателей, который должен был исполнить обязанности свидетеля.
На пути у этих троих топтались нищие, гнусавыми голосами клянча подаяние.
И странное дело: крестные отец и мать прошли вперед, расталкивая попрошаек локтями, а посторонний человек роздал им всю мелочь и все экю, плача от радости.
Маленькая процессия вошла в церковь; чуть погодя Босир вошел вслед за ними и вместе со священниками и любопытствующими прихожанами протиснулся в ризницу, где должно было происходить таинство крещения.
Священник узнал повитуху и хирурга, которые уже много раз при подобных обстоятельствах исполняли здесь поручения своего ведомства; он дружески кивнул им и улыбнулся.
Босир с улыбкой тоже поклонился им.
Затем дверь ризницы затворилась, и священник, взяв в руку перо, начал вписывать в церковную книгу узаконенные обычаем слова, свидетельствующие о совершении обряда крещения.
Когда он дошел до имени и фамилии ребенка, хирург сказал:
– Это мальчик, вот и все, что мне известно.
Все четверо участников церемонии сопроводили это заявление смешками, которые Босиру обидно было слышать.
– Но нужно же ему имя, ну, хоть имя какого-нибудь святого, – добавил священник.
– Мать пожелала дать ему имя Туссен.
– Туссен значит «все святые», – посмеявшись, заметил священник, и по ризнице порхнул новый смешок.
Босир уже начинал терять терпение, но под влиянием благоразумного немца еще держал себя в руках. Он промолчал.