Ожерелье королевы

Дюма-отец Александр

– Вы бы это допустили?

– Почему бы и нет? Эта графиня де Ламотт – дама добросердечная и весьма удачливая. Она принята при дворе. Если ей вздумалось избавить меня от Оливы, с какой стати я стал бы ей в этом препятствовать? Сами видите, что делать это не следовало: ведь в итоге другой человек похитил у меня Оливу, чтобы погубить се окончательно.

– Так! – в глубоком раздумье вымолвил г-н де Крон. – Значит, мадемуазель Олива жила у вас?

– Да, сударь.

– Так! Госпожа де Ламотт объявилась у вас дома

в тот самый день, когда была похищена Олива?

– Да, сударь!

– Так! Вы полагали, что графиня хотела взять эту девицу к себе?

– Что еще мне оставалось думать?

– Но что сказала госпожа де Ламотт, когда не обнаружила у вас Оливы?

– По-моему, она встревожилась.

– Вы считаете, что ее похитил Босир?

– Я считаю так только по той причине, что, как вы мне сообщили, он и в самом деле ее похитил, иначе бы это и в голову не пришло. Он не знал, где прячется Олива. Кто мог ему об этом сказать?

– Сама девица.

– Едва ли: она бы не стала просить, чтобы он ее похитил, а сбежала бы к нему сама, и прошу вас мне поверить, что он не проник бы в мой дом, если бы не получил ключа от госпожи де Ламотт.

– У нее был ключ?

– Вне всякого сомнения.

– Скажите-ка, в какой день похитили Оливу? – спросил г-н де Крон, внезапно осененный мыслью, к которой его так искусно подвел Калиостро.

– Ошибка тут невозможна: это было как раз накануне дня Святого Людовика.

– Все сходится! – воскликнул начальник полиции. – Все сходится! Сударь, вы только что оказали государству выдающуюся услугу.

– Весьма рад.

– И вас за это надлежащим образом отблагодарят.

– Лучшая награда – сознавать, что оказался полезен, – промолвил граф.

Г-н де Крон поклонился.

– Могу ли я рассчитывать, что вы представите доказательства, о коих мы говорили? – осведомился он.

– Почту за честь во всем повиноваться правосудию.

– Я не премину воспользоваться вашим обещанием, сударь. Теперь же имею честь пожелать вам всех благ.

И он спровадил Калиостро, который, выходя, сказал про себя:

«А, графиня, ты хотела свалить вину на меня? Ты ужалила стальной клинок, гадюка! Горе твоему жалу!»

34. Допросы

Покуда г-н де Крон беседовал с Калиостро, г-н де Бретейль именем короля явился в Бастилию, дабы допросить г-на де Рогана.

Свидание врагов было чревато бурей. Г-н де Бретейль знал, как горд г-н де Роган; месть его кардиналу была так ужасна, что теперь он мог себе позволить держаться в границах учтивости. Он был сама любезность. Но г-н де Роган отказался отвечать. Министр юстиции настаивал, но г-н де Роган объявил, что подчинится в этом пункте только решению парламента и судей.

Г-ну де Бретейлю пришлось отступить перед непоколебимой волей обвиняемого.

Он призвал к себе г-жу

де Ламотт, которая занималась писанием прошений; она поспешно явилась на зов.

Г-н де Бретейль без обиняков объяснил ей ее положение, которое она и сама понимала лучше всех. Она ответила, что может подтвердить свою невиновность и представит доказательства, как только понадобится. Г-и де Бретейль возразил, что доказательства уже необходимы, и притом как можно быстрей.

И тут Жанна пустилась рассказывать сочиненные ею басни; посыпались намеки, бросающие тень на всех и вся, и сетования на невесть откуда идущие поклепы.

Кроме того, она заявила, что, коль скоро этим делом должен заняться парламент, от нее не добьются ни слова чистой правды иначе как в присутствии его высокопреосвященства и в ответ на обвинения, которые он на нее обрушит.

Тогда г-н де Бретейль сообщил ей, что кардинал всю вину возлагает на нее.

– Всю? – переспросила Жанна. – И даже похищение?

– И даже похищение.

– Соблаговолите передать его высокопреосвященству мой совет отказаться от подобной системы защиты: она дурна и бесполезна.

Вот и все. Но г-н де Бретейль этим не удовольствовался. Ему требовались интимные подробности. Для последовательного объяснения событий ему требовалось, чтобы были названы вслух причины дерзких выходок кардинала по отношению к королеве и причины негодования королевы на кардинала.

Ему нужно было истолкование докладов, которые собрал граф Прованский, – докладов, вызвавших в обществе такое возмущение.

Министр юстиции был умен и знал, как повлиять на женщину: он обещал г-же де Ламотт все, что угодно, если она ясно и недвусмысленно назовет виновного.

– Берегитесь, – сказал он, – своим молчанием вы обвиняете королеву; если вы и впредь будете упорствовать, вы навлечете на себя обвинение в оскорблении величества, а это пахнет позорной казнью, это пахнет виселицей!

Я не обвиняю королеву, – возразила Жанна, – но почему меня самое обвиняют?

– Назовите виновного, – отвечал неумолимый Бретейль, – у вас нет иного средства спасения.

Тогда графиня замкнулась в благоразумном молчании: таким образом, первая ее встреча с министром юстиции не принесла никаких плодов.

Тем временем прошел слух, что всплыли новые улики, что бриллианты проданы в Англии и там же агентами г-на де Вержена арестован г-н де Вилет.

Первая атака, которую пришлось выдержать Жанне, была ужасна. На очной ставке с Рето, которого она считала вернейшим союзником, графиня в ужасе услышала, как он сознался, что изготовлял фальшивки, что сам написал и расписку в получении бриллиантов, и письмо королевы, подделав подписи и ювелиров, и ее величества.

Когда же его спросили, что толкнуло его на эти преступления, он ответил, что исполнял поручение графини де Ламотт.