Ожидание шторма
Шрифт:
— Не нам учить, как говорится, товарищей из края... Но мне помнится, еще до их приезда вы высказывали интересную версию...
— Убийство на почве ревности.
— Вот, вот... Скептическое отношение к первой версии в наших сферах стало чуть ли ни хорошим тоном... А между прочим, в истории криминалистики ой сколько примеров, когда первая версия являлась и единственно правильной... В здешних же краях народ темпераментный, горячий. Когда же речь идет о вопросах чести, тем более женской чести... Тут и кулак, и нож
— Судя по всему, Попов был убит кастетом.
— Экспертам виднее... Во всяком случае, если бы это было запланированное убийство, тело бы пришлось искать долго и, возможно, безрезультатно...
— Может быть, и так, — мрачно согласился Салтыков.
— Ищите женщину. — Прокурор сделал жест рукой, точно приглашая к танцу.
...Вернувшись от прокурора, Салтыков по заданию Каирова позвонил в Ростов и попросил выяснить: отправлялась ли 26 мая телеграмма в Совкино гражданином Кузнецовым?
Потом он пригласил к себе ожидавшего в коридоре Глотова Федора Максимовича.
Лицо у Глотова было треугольным. Широкое во лбу, оно точкой сходилось на подбородке. Нижняя губа чуть отвисла, придавая лицу выражение удивления и легкого испуга. Однако глаза из-под мохнатых бровей смотрели нагловато, недоверчиво.
Задавая первые традиционные вопросы, Салтыков обратил внимание, что Глотов моложе Шелепневой. Она была с 1904 года рождения, он — с 1906-го. Салтыкову показалось это верхом безнравственности. Его начал раздражать даже голос допрашиваемого.
— Вы были знакомы с Поповым Вадимом Зотиковичем? — спросил Салтыков в упор.
Глотов, разумеется, ожидал этого вопроса. Ответил не задумываясь:
— Да-да... Я был знаком с ним. Не любил его. В ночь под Новый год поставил ему фонарь под глазом.
— По какой причине?
— Он, пьяный как свинья, приперся поздравлять мою жену.
— Татьяну Шелепневу?
— Татьяну, — кивнул Глотов. На лице его блестели бусинки пота.
— Почему вы с ней не расписаны? — Это был необязательный вопрос. Но Салтыкова — в душе основательного семьянина — раздражала неряшливая манера открытого сожительства, называемого гражданским браком.
— Мы распишемся, — смущенно пообещал Глотов.
И Салтыков поверил ему. Даже больше того, он поверил в то, что Глотов не убивал Попова. Чутье подсказывало.
— Федор Максимович, — Салтыков произносил слова спокойно, беспристрастно, — вы когда в последний раз видели Попова?
— Двадцать восьмого. В день убийства...
— Расскажите об этой встрече подробнее.
— Подробнее?! — удивился Глотов.
— Да-да... — подтвердил кивком Салтыков.
Глотов заволновался:
— Я был у него всего три минуты. В обед зашел.
— Время?
— Минут пять второго... Я сказал ему, чтобы он оставил Татьяну в покое, или рожу набью.
— Сразу так и сказали? — опустил в чернильницу
— Нет. Там у него жилец какой-то был... Ну а когда он ушел, я и сказал.
— Что за жилец?
— Не знаю. В годах. Мордатый такой. И волосы на голове седой гривой. Он что-то в номере заменить хотел. А Попов сказал, что про это знает. Мол, администратор уже докладывала. А я сказал и ушел. Пальцем его не трогал.
— Где вы с ним разговаривали? — спросил Салтыков.
Глотов раздраженно ответил:
— В его кладовке под лестницей.
— Пожалуйста, вспомните, чем вы занимались вечером двадцать восьмого мая.
— До четырех дня я был в Компоме. Потом ездил на мельницу. Она инвалидов обслуживает. На мельнице пробыл часа полтора. На обратном пути взял билеты в кино «Гигант». На девятичасовой сеанс. Пришел домой. Мы с Татьяной поужинали. Потом пошли в кино. Вернулись в одиннадцать. Легли спать.
— Какой фильм смотрели?
— «Луч смерти».
— Кто может подтвердить, что, вернувшись из кино, вы никуда не уходили?
— Татьяна.
— А еще кто?
— Не знаю. Наверное, соседки. От них ничего не скроешь.
Сменин шел через зал тяжело, подав плечи вперед, и казалось, ресторанные столики сами собой раздвигаются на его пути, как вода перед кораблем. Убранные медью светильники скалились со стен индейскими масками, а на эстраде, за музыкантами, высвеченный красным и зеленым светом, гордо опирался на копье вождь племени с перьями вокруг головы и стеклянными серьгами в ушах.
— Вождя мы сделали из гипса. Владелец пожелал назвать ресторан «Эльдорадо», — рассказывала Виктория Каирову. — Мне пришлось читать книги о конкистадорах. Я узнала, что в 1526 году Писсаро, Альмагро и Луке заключили договор во имя бога-отца, бога-сына и святого духа и девы Марии... Они заключили так называемый договор трех конкистадоров об открытии и завоевании Перу...
Сменин не вертел головой, не искал никого глазами. Он вообще смотрел куда-то вверх, шагал раздольно, словно степью. Следовавший за ним Кузнецов, хотя и был тоньше, гибче, вне всякого сомнения, физически ощущал тесноту зала, хаотическую разбросанность столов, жесткость спинок стульев. Он двигался полубоком, подчеркнуто стараясь никого не задеть, не потревожить.
— Сохранилась легенда о том, как на берегу озера Тикикака однажды появились мужчина и женщина. Они были прекрасны и не очень похожи на диких, невежественных людей, обитавших тогда в Перу. Он был сыном Солнца. Она — дочерью Луны. Его звали Манко Капак, ее — Мама Ойльо.
Каиров не сомневался, что Сменин и Кузнецов подойдут к их столу. Виктория сидела спиной к залу. Она видела террасу за распахнутой зеркальной дверью и кусок ночи, темной и звездной, обтягивающей дверной проем, как картина подрамник.