Ожившие кошмары (сборник)
Шрифт:
Сколько проспал, не помню, а только просыпаюсь я от того, что как будто кто-то толкнул меня. Глаза открываю, а самого страх какой-то непонятный охватил с головы до пят. Чувствую, как волосы на голове шевелятся. Ничего понять не могу. Сначала вроде как даже забыл, где нахожусь. В комнате темно было, только через дверной проём немного света шло. Смотрю: в дверях Иван. Стоит как истукан и смотрит направо от меня. Я тоже туда голову поворачиваю, а там Клавдия и тоже как истукан, руки в мою сторону тянет. Взгляды у них какие-то странные, глаза пустые, смотрят насквозь и светятся немного. Я встаю с кровати и слышу голос какой-то в комнате, тихий такой, как будто старушечий: «Смотрите, он просыпается. Хватайте, чтобы не ушёл». Клавдия с Иваном на меня двинулись.
Выбегаю на улицу. На дворе ночь, где-то далеко собаки брешут, остановился я и тут только понял, что стою босиком на снегу, в одних подштанниках и рубахе. А в голове старушечий голос всё шепчет и шепчет: «Верни-ись, — протяжно так, — верни-ись». Спокойный такой голос. У меня от него волосы дыбом встали. Оглянулся я: позади изба Клавкина, а впереди лес. Смотрю: из дома Ванька выходит и Клавка за ним. Бредут не спеша так, уверенно. На меня уставились и глядят, не мигая, но что больше всего удивительно: пар у них изо рта не идёт, как будто не дышат совсем. Ох и перетрусил же я тогда.
Побежал в лес куда глаза глядят. Сугробы по колено, я прыгаю из последних сил, а Ванька с Клавкой шагают по снегу, как по земле, и не проваливаются. У меня ноги мёрзнут, сам продрог. Но гонит страх куда-то. А в голове старуха повторяет всё и повторяет: «Верни-ись, верни-ись».
Хорошо хоть небо чистое и луна полная, яркая, как фонарь. Прыгаю по сугробам, спотыкаюсь, ноги в снег проваливаются, горят от мороза. Холод пронизывает, огляделся, думал на дерево какое залезть, потому как боль в ногах, уже совсем терпеть невозможно. Продираюсь сквозь сугробы, дерево подходящее присматриваю. Ничего не попадается, как назло. То ветки высоко — не дотянуться, то стволы слишком толстые — не обхватить. Хотел заорать, на помощь позвать, набрал воздуха полную грудь, а он студёный, как руками меня за глотку схватил, закашлялся я и охрип в момент. Ну, думаю, конец мне настал, остановился, развернулся и приготовился преследователей своих встречать. Думаю: зубами за свою жизнь грызть буду. Стою, кулаки сжал, мороз до костей пробирает, ноги горят, по щекам слёзы бегут. «Прощайте, — думаю, — жена и дочь, видать, не свидимся больше». Смотрю, однако, преследователи мои подотстали немного. Стал я озираться вокруг, думаю, ну должен же быть какой-то выход! И тут я про землянку вспомнил. Вспомнил, где по осени ночевали с Иваном, и дорогу на лесную делянку, где лес валили, тоже вспомнил. Обрадовался, как дитё, и побежал из последних сил.
Сыскал эту избушку быстро. Забежал внутрь, дверь поленом припёр и залез на нары. А немного погодя слышу: за дверью снег хрустит. Шарится кто-то снаружи. В дверь скребётся. Сижу я ни мёртв ни жив. Взял в руки палку, забился в угол и молчу. Долго ходили, и шаги такие чудные, на звериные совсем не похожи. Как будто шаркает кто-то. А в голове у меня опять тот же шёпот: «Ты здесь, что ли?.. Отзовись, — говорит, — выходи, всё одно тебе деваться некуда».
Стал я креститься, хотя в Бога не верил. Шепчу про себя: «Помоги, Господи, помоги». Похмелье с меня как рукой сняло, протрезвел, как стёклышко.
А за дверью всё шаркают и в дверь скребут. Сколько продолжалось это, не знаю. Но только рассвело скоро. Солнечный свет в щели проник. Шаги за дверью пропали. Успокоилось всё, тишина наступила. Лежу я на нарах, в калач свернулся, глаза в дверь вперил, а самого дрожь бьёт, всё никак от погони отойти не могу, вспоминаю, как Иван с Клавкой по снегу идут бездыханные да голос этот старушечий… Мураши прямо до костей пробирают. Заревел без удержу, слёзы ручьём, утирать не успеваю. Долго так лежал, пока всё не выплакал, но всё же успокоился, отпустила меня дрожь. Отдышался я немного, а потом
Нашли меня мужики с леспромхоза. Просыпаюсь, а вокруг бригада наша стоит. Расспрашивают, дескать, что случилась-то? А у меня внутри пустота какая-то, забыл, как разговаривать. Не могу и двух слов выдавить, всё мычу да мычу. Так ничего и не рассказал им.
Дома жена мне компресс с самогонкой к ногам привязала. Отмыла, переодела, в общем, в порядок привела. Сели мы за стол, чуть выпили, закусили, у меня язык и развязался. Открылся ей, рассказал о приключении своём. Думал, ругаться будет, но она выслушала и серьёзно так посмотрела на меня, а у самой в глазах испуг, говорит: «Нехорошая молва про эту Клавку ходит. Жила она до этого с двумя сожителями, да только повесились оба. И мать её, когда помирала, несколько дней криком кричала, всё никак отойти не могла. Только когда мужики крышу пробили, тогда и упокоилась».
С тех пор обходил я стороной Клавкину избу и с Иваном в одной паре больше не работал… Такая вот история у меня с этой землянкой приключилась.
Дед устало вздохнул, зевнул в руку, бороду погладил и заснул тихо.
Печка затухать стала. Григорий сходил ещё за дровами. Снова почаёвничали да по самокрутке выкурили.
Рассвело скоро, погода действительно успокоилась, как дед и обещал, небо очистилось, солнышко показалось. Рыболовы отыскали улов, собрали вещи, какие метель не унесла, и вернулись вечером к узкоколейке. Дрезина не опоздала. Машинист подобрал их в условленном месте, и поехали они в райцентр, где машину оставили. Покачивалась дрезина на разбитых путях, пыхтел дизель. Прыгал впереди свет от прожектора, слабо освещая путь. Звёзды неслись вдогонку состава.
Улыбчивый машинист раскурил папироску:
— Ночью вьюга была, как вам в палатке ночевалось-то?
— Унесло нашу палатку, — вздохнул Гриша.
— Мы землянку в лесу нашли, — пояснил Петька, — там и заночевали.
— Землянку? — удивился машинист. Он ненадолго задумался, затягиваясь табаком, и продолжил. — Была здесь одна землянка. В ней как-то давно мёртвого лесоруба нашли. Голого и босого. Жена у него осталась с дочкой. Да только эта землянка сгорела давно. Как раз после того случая, — он посмотрел с подозрением на пассажиров. — Может, вы путаете чего?
Григорий и Петька переглянулись между собой, но ничего не ответили.
После слов машиниста Гриша ощутил неприятный холодок на спине и перевёл взгляд в окно. Дрезину трясло на кривых рельсах. Стучали колёса на стыках, поднимался в небо дым от дизеля. Окружающий лес скрывался за темнотой. В кабине все молчали.
Григорий смотрел на своё отражение в оконном стекле и вдруг отчётливо услышал, как незнакомый старушечий голос шёпотом протянул: «Верни-ись».
Андрей Драченин. «Злой дух»
Изба оказалась хорошая: срубленный лет эдак с пятьдесят назад ладный бревенчатый пятистенок. Он уверенно опирался мощными первыми венцами на фундамент и всем своим видом показывал, что до ветхости ему ещё ой как далеко. Банька оказалась под стать: крепкая, приземистая, с тёплым предбанником, где уже висело на стене штук пять свежих веников и лежала стопка чистых простыней.
Хозяйка этой красоты, Марфа Никитична, подбросив пару полешек в печь, уже растопленную в доме, принялась деловито показывать и рассказывать, где что лежит, откуда носить воду: центрального водоснабжения здесь не было. Её внучка Нюрка играла во дворе. Я ненадолго остановился, воспользовавшись тем, что Никитична озаботилась вопросом обеспечения полотенцами и убежала в избушку неподалеку, через огород — там они и жили с Нюркой, сдавая большой дом желающим провести время в деревенской тиши. Почти рядом текла спокойная речка, обещавшая рыбалку и купание, так что от постояльцев не было отбоя и летом.