Ожог
Шрифт:
— Скорее всего, дело закроют, так следователь заявил. Потому что следов взлома нет, никаких посторонних отпечатков, только один их вид. Логично, что они от Дмитрия…
— Логично?
— От него осталось ни малейшей косточки, не то что пальцев, откуда можно было бы снять рисунок… — Валерия произносила слова нарочито неэмоционально, играла примерно в ту же игру, что и Максим. Ей-то досталось сполна, она видела то, во что превратился ее брат. — Они проведут экспертизу. Здесь был дознаватель из пожарной лаборатории… Странный такой мужик. Осмотрел квартиру,
— И трупа не было?
— Нет. Вот здесь вперемешку с одеждой лежала кучка пепла. Следователь сказал, что Дима сгорел именно возле двери, хотя…
— На линолеуме ничего нет, — сказал Максим.
— Пепел и одежду забрали, но дело все равно закроют… Я спрашивала, как такое могло произойти, а мне сказала, что это бывает, хотя редко.
Необъяснимое явление, самовозгорание…
— Ага, — сказал Максим, невольно принюхиваясь. — Здесь не пахло горелым, когда вы пришли?
— Нет. Да я и не помню, ничего почти не помню.
Она вновь стала плакать.
— Горелым не пахло, а Дмитрий сгорел. И одежда цела была?
— Да. — Валерия всхлипнула.
— Успокойтесь, сейчас все равно поздно.
Максим, чувствуя, что ноги у него одеревенели и что он переставляет ими точно протезами, отправился обследовать квартиру.
— Они не запретили уносить отсюда вещи?
— Нет. Сказали, что я могу ими распоряжаться.
— А какая у них версия? — Максим остановился на пороге комнаты, где спал Кочнев.
— Несчастный случай.
Писатель кивнул и вошел в комнату. Здесь был беспорядок. Постель неубрана, одеяло скомкано, белье не менялось давно. На полу возле батареи стояли бутылки из-под пива и водки. В пепельнице окурки — и они воняли.
Покосившийся книжный шкаф был открыт, и повсюду следы от порошка для дактилоскопии.
Максим здесь давно не был. Расположение вещей не изменилось, но все пришло в упадок. Здесь Дмитрий провел свои последние бессонные ночи, здесь он понемногу сходил с ума, здесь же с ним произошло нечто. По всей видимости, Кочнев пробовал убежать из дома и даже открыл входную дверь, но огонь настиг его там.
Какой же температуры он был, чтобы превратить человека в кучу пепла?
Валерия появилась в дверях.
— Вы еще что-нибудь знаете? — спросил писатель.
— О чем?
— Ну, об этом… Что еще милиция говорила? О времени смерти?
— Я только краем уха слышала… около часа дня.
Максим слушал ее и смотрел на столик, задвинутый в угол, на котором стоял погребенный под книгами и всяким хламом небольшой магнитофон. Книги в мягких обложках, в основном, детективы, потом его собственные романы в твердых обложках. Листы писчей бумаги с отпечатанным на них на принтере текстом, с пометками, стрелками, значками. Края листов, засунутых между книгами, изодраны и помяты, покрыты пылью. Это роли. Сыгранные Кочневым ранее и те, к которым он больше не приступит.
Но где же тетрадь? Максим беспокоился все сильней.
— Вы нашли то, что надо? — спросила женщина.
— Должна
Интересно было бы посмотреть на черновики пьесы, которую Дмитрий писал.
Как можно сейчас об этом думать? Писатель сглотнул горький ком слюны.
— Так вы видели Диму последним?
— Выходит, что я. Позавчера он ко мне зашел, мы посидели, потом стали пить пиво, и он заночевал у меня. Ушел утром на следующий день.
Рассказывать ей про бессонницу, кошмары и прочее? Максим решил, что лучше не надо. У него самого нет ответов на все вопросы и неизвестно, будут ли.
Писатель отставил в сторону стопку из пяти книжек в мягкой обложке и обнаружил ту самую тетрадь.
В нее были вложены листы. Несколько больших, свернутых вдвое, и не меньше дюжины тетрадных в клеточку, исписанных мелким почерком Кочнева.
Максим ощутил, что покрывается потом. Он роется в вещах покойника, которые, может быть, еще сохраняют крошечные частички его тепла.
Неподалеку лежала старая записная книжка Кочнева, которую писатель на всякий случай взял тоже. Почему-то милиция ее не прихватила. Хотя, с другой стороны, насильственной смерти нет. Вот если бы его облили бензином и подожгли…
— Понимаете, ничего странного в нем не было, — заговорил Максим.
–
Были, конечно, проблемы. Его уволили из театра в очередной раз, поэтому настроение, понятно, не ахти какое замечательное.
Писатель открыл тетрадь, пролистал ее, убеждаясь, что все нормально. По его пальцам пробежал в этот момент легкий ток, на который он не обратил внимание. Максим выпрямился, ощутив головокружение. Оно прошло моментально, но ему показалось, что комната сдвинулась на секунду с места и вернулась в заданные границы вновь.
Валерия стояла опершись на дверь и смотрела на писателя. Странное у ней было лицо в ту минуту. Недоверчивое, что ли?
Максим опустил глаза.
— Ну, я одолжил ему немного денег, я его всегда выручал, если мог. А вчера целый день ему звонил и так и не дозвонился… Кто мог подумать? — Он оглядел комнату и ему захотелось отсюда уйти как можно быстрей. — Вы извините, Валерия, что я вас так расспрашивал, ведь… мне это тоже как неожиданная затрещина… Вы Алле еще не звонили?
Валерия широко открыла глаза. Видимо, об этом она еще не думала.
Немудрено.
— Я могу сам позвонить, я как раз говорил с ней вчера.
— Наверное. Позвоните…
— Может быть, она захочет какие-то вещи отсюда забрать. Хотя вряд ли.
Но все равно позвоню…
Крепко сжимая тетрадь, Максим отправился в прихожую. Ему было неудобно здесь находиться, словно он в чем-то был виноват перед Дмитрием и его старшей сестрой.
— Вам чем-нибудь помочь? — спросил Максим, собираясь уходить.
— Даже не знаю. Ну…
— Возьмите мой телефон, вот. Звоните. Я очень соболезную, мне самому очень больно, мы десять лет дружим, дружили… — Писатель протянул Валерии визитную карту. Она взяла ее и чуть не уронила. — Звоните, не стесняйтесь.