Озорник
Шрифт:
— С неделю? — сказал Тураббай. — Как же это мы тебя не встретили?
— Да я у хозяина… щедрый такой… вот еще неделю побуду у него… рубахой обзаведусь… да сестричкам куплю что-нибудь. — В эту минуту я и вправду решил, что через педелю вернусь домой. — У меня к тебе просьба, слышишь, Тураббай? Не говори никому, что меня видел! Ник-кому! Я на той педеле сам приду! Не скажешь? — Он кивнул. — Слушай, а как там мать и сестрички, а? И что в махалле нового?
— Да ничего, — сказал Тураббай. — Мать и сестрички
Вот и все новости…
— А ты как живешь, Тураббай?
— Я-то? Хорошо-о! Э! У моего отца дела теперь во идут! Гуза подорожала, головка жмыха до двух таньги доходит!.. Ну, смотри, если не вернешься на той неделе, всем скажу, что тебя видел! И матери, и ребятам. Да, а кто твой хозяин?
— Секрет!
— Ишь ты, секрет! Что это ты таким важным заделался?
— Да так…
— Скажи лучше, а то сам все узнаю, да и раззвоню на весь свет!.
— Ну уж ладно… Я… я учеником к канатоходцу поступил…
— Ой! Ври больше! Если ты нанялся к канатоходцу, где у тебя бархатные шаровары? — Мы оба покатились со смеху.
— Да, скажи-ка, а где Аман?
— А, и верно… Я забыл. Он недавно вернулся, ободранный весь, и такого наговорил! Ну, все равно никто не верит. А он клянется: «Пусть аллах меня накажет, пусть меня гром разразит…» Теперь у него дела вроде пошли, Нанялся и ученики к Абдулле-арбакешу, таскает ему воду, за лошадью смотрит… Абдулла-арбакеш ему солдатский ремень подарил. И ругаться по-русски научил. Ох и ругается! Аж завидно! А недавно у его отца лавка завалилась, так мы хашар устраивали — чинили.
Я слушал все это, представляя себе знакомые лица и нашу махаллю… И так мне домой захотелось!
— Ну, ладно, — сказал я, — мне идти надо. Остальное сам узнаю, когда вернусь.
Тут я вспомнил про перепела, которого подарил мне Рахматулла-саркар. Перепел сидел у меня за пазухой.
Я вытащил его и протянул Тураббаю.
— На вот, посади в клетку, хорошо петь будет.
Тураббай взял перепела и погудел ему в уши. Потом еще раз погудел.
— Да это самка! — сказал он.
— Я всю степь обошел, я, что ли, самца от самки не отличу! —
— Мулла-ака, посмотрите, получится из него певчий — или нет?
Парень взял перепела, оглядел и улыбнулся.
— Из ее птенцов певчие получатся, а из нее нет!
Я и вида не подал, что посрамлен.
— Ладно, — сказал я Тураббаю, — в плов положишь.
Мы распрощались и пошли в разные стороны.
Курильня
Хаджи-баба и остальные уже кончали третью молитву, когда я вернулся. Я сложил в стороне свои покупки — свечи, нас, халву, оставшийся гранат, сменил воду в чилиме, вычистил головку. Потом вытер самовар, убрал лопаточкой золу и, как ни в чем не бывало, встал, с полотенцем через плечо, с веником в руке, ожидая, когда кончится намаз. Тут он и кончился.
— Ах ты, мой сиротинушка, загулял, бедный! — сказал Хаджи-баба. — Говорят, у сироты отцов много. Так вот оно и бывает, видно, нашел себе пару отцов, а? Нашел?
Ишь ты, какой мягкий веник, чтоб тебя германская пуля поразила!
— Смотрите, Хаджи-баба, уже закат на дворе, не проклинайте в эту пору, — сказал один из курильщиков.
— Совсем от рук отбился! — сказал Хаджи-баба.
— Что интересного на базаре случилось? — спросил курильщик, который за меня вступился.
— Ой, Хаджи-баба, — сказал я, — нынче на базаре толпа Рахмата-Хаджи убила, знаете, красивый такой, муж Айши-яллачи! Самосуд устроили…
— Ай-яй-яй… — сказал Хаджи-баба. — Сохрани пас аллах! И вправду красивый был мужчина, интересный собой! Царствие ему небесное! Ну, если его толпа убила, зачислят его в число великомучеников, пострадавших за религию… Зато от вечных мук в адском огне избавился… Вот так-то.
Но остальные хотели узнать подробности.
— Расскажи, как это было? Ты сам видел? Где? В парикмахерской услышал? О, да ты побрился! И правда, ты стал точь-в-точь как иранский падишах Ахмедали-лысый, я сам фотографию видел! Ну, рассказывай…
Я начал рассказывать всю историю с самого начала, как я что услышал и где что увидел. На меня нашло вдохновение, и подробности, одна другой ярче, рождались у меня прямо на ходу и соскакивали с языка так легко, словно были наичистейшей правдой. На самосуд, сказал я, собралось столько народу, что в одном месте земля провалилась, и я чуть было не упал в провал, но он уже был полон теми, кто провалился до меня. А потом царь направил туда стотысячное войско, и войско семьдесят один раз стреляло по народу, и все так шарахались от пуль, что девять женщин родили недоносков, а один из минаретов мечети Кукельдаш покосился. А потом полицейские Мочалова разграбили шорный ряд, а женщины, купавшиеся в это время в бане, выбежали со страху голыми…