Озорные призраки
Шрифт:
— Здесь, — преспокойно ответил Мазур.
— А что там делаешь?
— Курю.
— Деликатности какие, иди сюда…
Мазур забрался с сигаретой в постель, где к нему тотчас же прильнули самым нежным образом. Кристина тут же приподнялась, уже окончательно проснувшись:
— Что с тобой?
— Ничего, — сказал Мазур. — Совершенно.
— Как же ничего, когда ты холодный… — она прижалась щекой к его груди, явно пробы ради, подняла голову, протянула чуть одурманенным со сна голосом: — Точно, холодный…
Глазастая, с неудовольствием подумал Мазур. Побыстрее натянул на себя одеяло,
— Ты знаешь, со мной к утру всегда так. Я ж мертвец, если честно. Меня тут при абордаже пристукнули двести пятьдесят лет назад, с тех пор на дне и валяюсь. А иногда выхожу на бережок, чтобы повеселиться, девчонку неосторожную утащить. На дно, мне ж там скучно одному, спасу нет… Готовься, сейчас я тебя в иллюминатор протолкну — и пойдем на дно…
Она зевнула, потянулась и без всякого страха прижалась к нему покрепче:
— Вот за что ты мне нравишься, так это за умение без малейшей подготовки рассказывать сказки… Как ни ломаю голову, никак не пойму, кто ты такой.
— Я же говорил.
— Верю. И все равно… Понимаешь ли, есть в тебе что-то решительно мне непонятное. Все вроде бы на месте, все правильно — и тем не менее полное впечатление, что ты в окружающий мир не вполне вписываешься. Ты откуда-то не отсюда.
— Ага, — сказал насторожившийся Мазур. — Я тебе, так и быть, открою последнюю, страшную тайну. До сих пор были сказки, а теперь — доподлинная правда. Я — инопланетянин. Веришь?
— Ни капли, — сказала Кристина лениво. — И все равно, хотя я и не могу описать свои ощущения, они присутствуют… Я не понимаю, как это назвать и описать, но ты, положительно, не отсюда. Есть окружающий мир, а есть ты. Есть окружающий мир, а есть еще человек, который словно бы — не его часть… Черт, не могу я это объяснить, но душой чувствую…
Мазуру это направление беседы крайне не понравилось. Не зря говорят, что женщина даст сто очков вперед любому контрразведчику. Самое смешное, что она совершенно точно проникла в суть дела — хотя и не поняла, в чем загадка, будем надеяться, и не поймет — с чего бы вдруг ей догадаться? А вообще, в тех самых журналах про ее покойную мать писали, что она была то ли телепаткой, то ли провидицей, чем-то таким обладала…
— Вот это меня в тебе и привлекло, если честно, — сказала Кристина. — Стоит самый обыкновенный парень, но с окружающей реальностью категорически не совмещается…
— Хочешь знать мое мнение? По-моему, не нужно было мешать шампанское с кокаином, да и вообще следовало бы поменьше этой дряни пользовать…
— Моралист?
— Нет, просто мы, в Австралии, ребята старомодные…
Он помаленьку начинал чувствовать растущее профессиональное возбуждение — по всем прикидкам, подступал срок, пора было этой невообразимой каше из химикатов проесть пластиковую ампулку…
— А может, ты еще и проповедник? — со смешком поинтересовалась Кристина.
— Бог миловал, — искренне сказал Мазур.
— Ну, хорошо хоть ничего не имеешь, святоша, против плотских радостей…
Ее рука с неприкрытым намеком стала озорничать под одеялом. Мазур даже расслабиться не успел — тут-то и сработало.
Грохнуло на совесть, от души громыхнуло,
Настала относительная тишина. Совсем рядом Мазур увидел в рассветном полумраке расширившиеся глаза Кристины.
— Война? — прошептала она. — Это где-то рядом…
Снаружи послышались крики и топот. Кристина выскочила из постели, подхватила халатик и, влезая в него на ходу, кинулась в коридор, влекомая, должно быть, уже не страхом, а могучим инстинктом любопытства. Запрыгнув в трусы и прихватив рубашку, Мазур направился следом чуть медленнее — как-никак имел полное право, ни в чем не будучи заподозренным, полюбоваться делом рук своих.
Все три телохранителя торчали у борта — часовой одет полностью, а остальные двое примерно в том же виде, что и Мазур, совершенно по-домашнему. Но пушки все трое держали наготове.
Кристина вцепилась в его локоть. Совсем рядом, метрах в двадцати, тонула «Виктория». Пожар на ней так вроде бы и не вспыхнул — не видно пламени, и дым ниоткуда не валит — но она на глазах опускалась кормой в воду, медленно, однако неотвратимо. На ее палубе, прекрасно различимые на фоне посеревшего рассветного неба, метались люди, перекликаясь, как удалось расслышать, на нескольких языках сразу. Судя по голосам, кто-то один — скорее всего, Бешеный Майк — пытался распоряжаться, но вряд ли ему удалось бы сейчас отдать нужные команды. Ну что тут можно придумать, кроме «Спасайся, кто может!» Вряд ли на «Виктории» найдутся нужные причиндалы — и уж наверняка никто из мечущихся там прохвостов не сумеет грамотно завести пластырь на пробоину. Да и пробоина такая, что подручными средствами с ней не справишься.
Корма оседала все глубже, шумно плескала вода, на поверхность, громко лопаясь, взлетали громадные бульбы выходящего в пробоину воздуха. Беготня на палубе тонущего кораблика становилась из хаотичной гораздо более упорядоченной — несмотря на окрики Майка, его подчиненные драпали на нос в едином порыве, перепрыгивали на пирс.
Над головой у них, в рубке, послышалась беготня, там вспыхнул свет, где-то внизу послышался мягкий рокот мотора. Один из телохранителей затопотал туда, вопя, что нужно на всякий случай уводить «Доротею» к чертовой матери подальше, пока еще что-нибудь не рвануло. Он взлетел в рубку, напоследок крикнув что-то о несомненных террористах.
Вскоре из рубки проворно ссыпался на палубу матрос, бросился к кнехту и принялся проворно распутывать швартовочный трос. За кормой уже бурлила вода. «Доротея» стала отваливать от пирса, сходу разворачиваясь носом в открытое море.
Мазур еще успел во всех деталях рассмотреть, как злосчастная «Виктория» уже поднялась над морем под углом чуть ли не в сорок пять градусов — корма полностью под водой, с вибрирующим звоном лопнул, к чертовой матери, швартов, последние перепрыгнули на пирс и стоят там кучкой, оторопело таращась, как погружается шхуна со всем добром на борту. Слышались яростные семиэтажные ругательства на разных языках.