Озорство
Шрифт:
— Здесь спокойнее, чем там, — произнес малый с безумными глазами.
— Ладно, ничего не поделаешь. Придется идти на боковую, — любезным, но твердым, не терпящим возражения голосом сказал надзиратель.
Малый направился к выходу. Оба надзирателя шли сзади, словно пастухи, выгоняющие овец на пастбище. Громадина негр оказался рядом с Хейзом. По манежу, возле уборной, расхаживал взад-вперед голый мужчина и вопил:
— Это дело подлежит рассмотрению в Верховном Суде.
Я ссылаюсь на прецедент дела «Вагнер против Вагнера», статья 238 алабамского Кодекса, статьи 627, 184 Кодекса Южной Дакоты. Согласно им была
— По улицам их бродит больше, чем лечится в больницах, — заявил негр.
Хейз промолчал.
— Меня зовут Глисон, — представился негр.
— Хадсон, — откликнулся Хейз.
Надзиратели оставили их в покое и присоединились к двум своим коллегам, дежурившим у регистратуры. В комнате стоял монотонный гул. Свет убавили. Сотни спавших и бодрствовавших людей наполняли спальню самыми разнообразными звуками.
— Ты потребляешь наркотики? — спросил Глисон.
Хейз посмотрел на него.
— Здешние ребята выглядят так, словно перепробовали все зелья. Они и в самом деле потребляют.
— А я нет, — сказал Хейз.
— Так, значит, ты бухаешь?
— Точно, — подтвердил Хейз и выкатил глаза.
Глисон изучающе посмотрел на него, он не составил еще о своем новом приятеле определенного мнения.
— Лидия тебя не соблазняла? — поинтересовался он.
— Это что еще за Лидия? Будь она проклята.
— Татуированная дама.
— Мужик в армейских подштанниках?
— Гомик он — вот кто.
— Он сказал мне, что я занял его койку.
— Он вожделеет.
Хейз отошел от Глисона, тот снова догнал его.
— Я здесь постоянный жилец, — сказал он. — Но как это получилось, что я тебя никогда не видел?
— Предпочитаю гулять по улице, — ответил Хейз.
— По какой улице? Где твой угол?
— На пересечении улиц Льюис и Северной Заставы.
— А здесь что делаешь?
— Спасаюсь на юге от зимы.
— Очень жаль, но уже пришла весна, приятель.
— Очень жаль, но это не твое собачье дело, — отрезал Хейз.
— Ты набухался? — поинтересовался Глисон.
Хейз повернулся к нему, посмотрел ему прямо в глаза и сказал:
— Попробуй повторить это, приятель.
Глисон кивнул головой.
— Так я и знал, — произнес он и пошел по своим делам.
Клуб назывался «Эдем».
Открывался он в полдень. Хлоя начинала свои выступления около десяти часов вечера и работала без перерыва до четырех утра, до самого закрытия клуба. Когда ей везло, она за ночь зарабатывала около 150 долларов.
Но это была только половина того, что имели многие другие девушки: Хлоя не позволяла делать с собой то, что позволяли они.
Эстрада в форме полумесяца в левой части зала — вот что сразу же бросалось в глаза, едва только вы входили в «Эдем».
По обе ее стороны стояли огромные цветные телевизоры, по которым показывали порнографические фильмы. А в это время на эстраде танцевали 10 — 12 девушек, одежда которых мало отличалась от костюма Евы. Если верить рекламе, ансамбль танцовщиц клуба «Эдем» состоял из ста девушек.
И там, действительно, работали сто девушек, но они никогда не танцевали одновременно. Время их работы было разбито на четыре смены: с полудня до четырех дня, с четырех до восьми, с восьми до полуночи и с полуночи до четырех утра.
Смены или комбинации смен девушки
И в это время иногда выпускали в переполненный до отказа зал сорок, а то и пятьдесят танцовщиц с обнаженной грудью.
«Эдем» рекламировал себя истинно нудистским клубом, но никто никогда не видел там девушек, танцевавших в костюме Евы. Правда, во время танцев они расстегивали переднюю застежку трусиков, и мужчины, пившие в баре безалкогольные напитки, разглядывали их половые органы.
В нашем городе ни в одном так называемом истинно нудистском клубе вам не подадут алкогольные напитки. Только безалкогольные, и стоили они пять долларов маленький — в один глоток — бокал плюс чаевые. Официантки говорили всем, что они работают в клубе исключительно за чаевые.
Танцовщицам же нечего было жаловаться — все видели деньги, засунутые за пояс их трусиков-бикини. Если же они танцевали в прозрачных шелковых чулках с подвязками, мужчины засовывали им деньги в чулки и при этом никогда не отказывали себе в удовольствии прикоснуться к потному обнаженному телу.
Эстрада имела глубину около шести метров, так что площадка для танцев была большой — от округлости полумесяца до его рогов, возле которых стояли телевизоры с огромными экранами, показывавшие мужчин и женщин в разнообразных неприличных позах. А в это время танцовщицы кружились на рогах полумесяца, возле самых лиц зрителей, трясли крепкими, упругими грудями, расстегивали трусики, показывая самое сокровенное. У многих из них лобки были обриты. С любой танцевавшей на эстраде девушкой можно было провести время наедине в зале, называвшемся «Змеиная Яма». В прозрачные пластмассовые футляры, равномерно распределенные под потолком бара, были вставлены рекламы. Они приглашали:
Посетите «Змеиную Яму»
Танцы на столе
Интимные танцы
Непристойные танцы
Билеты покупайте заблаговременно
Трехминутные сеансы стоили десять долларов, семиминутные — двадцать и так далее. За пятьдесят долларов можно было пробыть наедине с понравившейся вам танцовщицей целых двадцать минут. Танцовщицы сами завлекали мужчин.
Делалось это так. Они тряслись и извивались на эстраде, почти касаясь лиц мужчин, а те засовывали доллары в их трусики и чулки. Время от времени девушка сходила с эстрады, кружила по залу, как бы невзначай подходила к мужчине, говорила: «Эй, вы не возражаете, если я составлю вам компанию?» и усаживалась рядом с ним. Подбегала официантка и спрашивала у мужчины, не желает ли он угостить даму коктейлем. Напитки назывались коктейлями, хотя в них не было ни капли спиртного. Потом девушка перебиралась к вам на колени, извиваясь, прижимаясь к вам, потягивала напиток, ворковала и наконец спрашивала, не желаете ли вы пройти с ней в «Змеиную Яму». Если она слышала «Да», это звучало в ее ушах музыкой. Она подводила мужчину к кассе, он покупал билет или несколько билетов, и они шли в слабо освещенную комнату размером шесть на девять метров.