П. А. Столыпин

Архипов И.

– Да, человек он очень умный и достаточно сильный, чтобы спасти Россию, которую, думаю, можно еще удержать на краю пропасти. Но боюсь, что он этого не сделает, так как, насколько я его понял, это человек, думающий больше всего о себе, а потом уже о Родине. Родина же требует себе служения настолько жертвенно-чистого, что малейшая мысль о личной выгоде омрачает душу и парализует всю работу.

А. А. Столыпин

Средниково: из семейной хроники

<…> Этот сад за дремлющим прудом, этот старинный барский дом, увенчанный бельведером, соединенный подковообразной колоннадой с четырьмя каменными флигелями, это стройное и простое в своей классической красоте произведение Растрелли¹ дорого созвучием своего имени нашей родной поэзии: несколько лучших своих стихотворений Лермонтов пометил словом «Средниково».

В это родовое столыпинское гнездо переселилась из Пензенской

губернии бабушка Лермонтова – Арсеньева (рожденная Столыпина), когда для воспитания молодого поэта явилась необходимость в близости большого города. Имение это принадлежало моему отцу, Аркадию Дмитриевичу Столыпину, рано осиротевшему, и управлялось опекунами. Впоследствии (в начале 70-х гг.) отец мой продал Средниково богатому купцу Фирсанову², дочери которого Вере Ивановне оно сейчас принадлежит.

Для меня лично Средниково вдвое дороже по воспоминаниям раннего детства.

Едва ли не одно из самых первых воспоминаний моих – это колонна, прислонившись к которой я горько плакал: какой-то старик дразнил меня «Александрой Аркадьевной», потому что по моде того времени совсем маленьких детей одевали девочками. В пору нашего детства мы жили в Средниково и лето и зиму. Были снежки, катанья на салазках, а в дурную погоду беготня и игры по всему дому. Однажды играли в войну. Старший брат Михаил поставил мою сестру³ на часы и дал ей охотничью двустволку, которую она держала наперевес, стоя в темноте коридора. Брат мой Петр с разбега наткнулся носом на дуло ружья и, весь окровавленный, упал в обморок. Можно себе представить волнение нашей матери, пока в трескучий мороз за тридцать верст привезли из Москвы доктора. Горбинка на носу Петра осталась навсегда следом этого происшествия.

Отец мой был года на четыре моложе Лермонтова⁴, что в детстве составляет громадную разницу. Поэтому настоящими товарищами Лермонтова и его ближайшими друзьями были двоюродные братья отца – Алексей и Дмитрий Аркадьевичи. В особенности первый – известный по прозвищу Монго, ровесник Лермонтова и товарищ по кавалерийскому училищу. Монго умер рано, и я его не знал. Дмитрия Аркадьевича хорошо помню из современников и родных Лермонтова, рассказывавших мне о нем. Я знал еще старшую сестру отца старушку Игнатьеву и Эмилию Шан-Гирей, рожденную Верзилину, прозванную «розой Кавказа». Про нее ходила легенда, что она была косвенной причиной смерти поэта, но она это отрицала. В глубокой старости она сохранила следы замечательной красоты.

Часто я допытывался у отца, был ли Лермонтов отгадан в раннем детстве, признавали ли в нем будущего великого поэта, русскую славу? По-видимому, этого не было. В то время все не только писали стихи, но стихотворное искусство входило в образование юноши как обязательный предмет, наравне с музыкой и рисованием. Теперь стихотворное творчество мальчика было бы отмечено как исключительное призвание, но тогда это было общим правилом. Мой отец мне рассказывал: «Настолько не могли предвидеть развития Лермонтова, что в университетском пансионе Мюральда и дома говорили, что Лермонтов пишет стихи лучше меня, но зато я лучше рисую…» <…>

Из писем П. А. Столыпина к супруге О. Б. Столыпиной

19 августа 1899 г., Чулпановка¹

Дутенька моя родная и драгоценная. Пишу Тебе с Алешею, который едет завтра рано утром. В среду с почтой получил Твою телеграмму, и полегчало на душе – вечно этот телеграф запоздает. В воскресенье 22-го надеюсь получить первые Твои письма, а ведь я выехал 10-го. А ведь сердце так к вам и рвется – легко ли 12 дней оставаться без известий? Храни вас Господь. Я уповаю на то, что ничего с вами не случится, но тревожусь о всяких мелочах. Как разрешился вопрос с Аннушкою и Линою? Я знаю, как эти неприятности могут извести, и жалею Тебя, мою добрую касаточку, любимую мою.

Пожалуй, это письмо придет раньше первого моего письма из Чулпановки, посланного по почте. Мы ежедневно продолжали с Алешею объезд имения и пришли к соглашению по всем пунктам. До 1 января все доходы будут делиться пополам, а с Нового года, даже можно сказать с нового столетия, и отчетность, и управление будут совершенно отдельные. Мы несколько раз делали с Алешею подсчет, и оказывается, что до января обе половины дадут совершенно равный доход. Это стоило большого труда, и главное, трудно было все зерно и произведенную работу переложить на деньги. Насколько я теперь ознакомливаюсь с Твоим имением, мне сдается, что Ты со временем будешь богатою женщиною, особенно если проведут железную дорогу, о чем я в воскресенье поеду разузнавать у Шульца в Мамыкове. Теперь совершенно за бесценок идет лес, но, вероятно, со временем это изменится. Кроме леса можно увеличить доход расчисткой лугов. Завтра, после отъезда Алеши, начну подробный объезд Твоей части. Кроме подробного контроля каждого участка и каждой доходной статьи мне нужно решить еще важный вопрос о постройке на Твоей части хутора. Вероятно, выберу место на Елауровском

поле, где и будет центр Твоего имения. Я очень рад, что Алеша разделяет мое мнение о Цинке: это умный, опытный администратор, прекрасно знающий имение и готовый на всякие нововведения. К несчастью, он стар и нужно дать ему помощника, чтобы на случай его смерти был бы готовый заместитель. Тоска сидеть тут одному – я надеюсь кончить все до пятницы 27 августа. Следовательно, 28-го я буду в Казани, а 29-го в воскресенье в Акшине². Я полагаю, что все успею там осмотреть в 2 дня – 30 и 31-го – и 1 сентября выеду в Москву. 2-го сентября буду от поезда до поезда в Денежникове³, а 3-го приеду в Москву, где пробуду 4-го для окончания всех поручений, а 5-го в воскресенье выеду в Колноберже, где расцелую Тебя в понедельник 6-го. Это, конечно, самое скорое, и расчет может оказаться неверным на 1, 2 дня. Как я буду безмерно счастлив опять в кабинете с Тобою вечерком. Какая счастливая наша жизнь. Душа моя! Тут, кроме вечной езды, визита муллы, посещение мечети, мельничихи… вот и все. Писать нечего. Напиши Алеше поблагодарить его за труды – он добросовестно и с любовью старался безобидно на пользу обеих вас одинаково. Из него вышел очень хороший и сердечный человек. Иначе и быть не может, раз он брат той, которая лучше всех на свете и которую я душу в своих объятиях.

20 августа 1899 г., Чулпановка

Вчера писал Тебе с Алешей, но так как завтра отправляется почта, то не могу снова не взяться за перо, чтобы поцеловать мою дудушку. Эта почта должна привезти письма от Тебя, и я жду их с лихорадочным нетерпением. Ведь это просто ужасно – быть отрезанным от Тебя таким расстоянием без почт и телеграфа. С трепетом думаю о вас и молюсь о сохранении моих сокровищ. Алешу проводил сегодня утром. Щипа ему нажарил на дорогу всякой всячины. Без него мне тут скучновато: у него нрав веселый, и для хозяйства он золотой советчик. Сегодня ездил в 6 ч<асов> утра до обеда с Цинком осматривать Киремет, в 2 часа пообедали, потом занялись камеральными работами, пришел сын мельничихи, а в 4 часа снова с Цинком поехали на Елаур. Только что вернулись, теперь 7 1/2 ч<асов>, сел писать Тебе, в 8 1/2 ч<асов> поужинаю, еще позанимаюсь – запишу все результаты сегодняшних трудов, – а в 10 часов спать опять до 6 ч<асов> утра. Вот и день мой, даже взятые в Москве у Саши книжки некогда почитать. После 3 дней дождя погода опять хороша. Слава Богу, ходить сухо. Чем больше я знакомлюсь с Чулпановкою, тем более я убеждаюсь, что с капиталом, и особенно при условии проведения железной дороги, тут можно было бы добиться прекрасных результатов. Чтобы получить что-либо в будущем, и нам придется кое-что затратить. Мой план – увеличить луга, а именно: где лес растет по болотам, там его вырубить и расчистить место под луг. Болотный лес всегда дрянной, а на мокром месте луг может быть хорош. Между тем лес дает с десятины в год доход меньше 75 копеек в общем, а луга – по 5 рублей с десятины. Расчет простой. Кроме того, Алеша советует брать лыко в лесу, и я думаю, что это тоже даст хороший доход, но на все это нужно время. Вообще Алеша мне был очень полезен. Я здешнего хозяйства ведь совершенно не знаю, настолько оно не похоже на наше, а Алеша на нем собаку съел. Сегодня же я наметил место для хутора на Елауре, на берегу Темерлика <?>, в живописной местности. Это будет со временем центр нашей части имения. Наметил также целый ряд мелких преобразований. Вообще личный надзор необходим, и я думаю, что приезд мой принесет пользу, и этим утешаюсь в своем одиночестве. Как было бы приятно лет через 5 удвоить Твой доход.

Душка, мне так хотелось бы знать, что-то в эту минуту в уютном Твоем уголке? Верно, сидишь и читаешь моей Матульке. А Наташа и Еленочка уже раздеваются, Олёчек в рубашонке моет руки, а Арий⁵ тихо себе спит. Всех милых, дорогих осыпаю поцелуями, и Тебя, милую, давшую мне благословенную мою семейку, крепче и больше всех. В воскресенье после обедни отслужу в церкви молебен о вас всех и о Твоих. Надо дать заработать здешнему священнику, который очень мне понравился и, говорят, хорош. После обедни съезжу к Шульцу в Мамыково; сегодня написал ему с кучером, отвезшим Алешу, чтобы узнать, будет ли он дома. Алеша советовал прибавить Цинку жалованье, но я думаю на первый год для поощрения дать ему 50 р<ублей> награды. Прибавить всегда успеем. Целую Тебя, Христос с Тобою, хорошая моя, добрая, Оля, милая.

13 августа 1903 г., Саратов⁴

Дорогая, милая, я так счастлив – сегодня телеграмма, что все здоровы, и письмо, что Адинька⁶ улыбай<ется> и сходил хорошо. Меня по правде смущала Твоя боль в паху – ох, когда Ты будешь со мною, так буду покоен, это просто будет рай, и мне этот новый чистенький дом кажется будущим эльдорадо.

Пусть не гнетут Тебя мрачные мысли и предчувствия. Есть Бог, и обращение к Нему рассеивает все туманы. Надо жить хорошо, и все будет хорошо.