П. А. Столыпин

Архипов И.

Волнения встречали со стороны Столыпина жесткое противодействие. Когда «увещевания» не помогали, то для наведения порядка и во избежание новых жертв он прибегал к помощи войск. Например, в деревнях арестовывались зачинщики выступлений, а в село на постой ставился отряд солдат или казаков. «Дела идут плохо. Сплошной мятеж в пяти уездах. Почти ни одной уцелевшей усадьбы. Поезда переполнены бегущими, почти раздетыми помещиками. На такое громадное пространство губернии войск мало, и они прибывают медленно. Пугачевщина!» – оценивал ситуацию Столыпин в письме жене уже после издания Манифеста 17 октября¹⁴. Летом и осенью 1905 года по мере нарастания революционной волны Столыпин обращался к военному командованию с просьбами направить в губернию дополнительные силы. Так, в Саратов был откомандирован для расследования беспорядков и принятия мер по их прекращению генерал-адъютант В. В. Сахаров (в прошлом военный министр). Он расположился в доме губернатора, где проживал и Столыпин. И именно здесь 22 ноября Сахаров был застрелен пришедшей под видом «просительницы» террористкой – членом летучего

отряда эсеровской боевой организации А. А. Биценко. Петр Аркадьевич, предупрежденный каким-то образом о готовящемся покушении, проинформировал об этом жандармского офицера, но получил самоуверенный ответ: «Позвольте нам знать лучше, чего хотят эти люди…» (Весьма знаковая ситуация, как окажется в будущем – в историческом контексте трагичных взаимоотношений Столыпина с «охраной»!)

Столыпина оппозиционная общественность обвиняла в лояльности и даже в сотрудничестве с самоорганизующимися крайне правыми, тем не менее он решительно пресекал и черносотенные погромы, и выступления «левых» толп. Когда после объявления Манифеста 17 октября начались черносотенные погромы (во многих губерниях, а не только в Саратовской), Столыпин, возвратившись из отпуска, сразу распорядился прекратить погром, продолжавшийся в Саратове уже два дня. Войскам было приказано открыть огонь: 3 погромщика были убиты и 18 ранено. В то же время 16 декабря 1905 года в Саратове с помощью войск был жестоко разогнан революционный митинг (погибло 8 человек). Спустя два дня полиция решительно арестовала членов саратовского Совета рабочих депутатов, действия которого дестабилизировали ситуацию.

В 1904–1905 годах, на фоне растущей революционной стихии и особенно крестьянских выступлений в Саратовской губернии, Столыпин еще более убеждался в необходимости срочного решения аграрной проблемы. Во всеподданнейших отчетах Николаю II он отмечал, что сохранение общины негативно влияет на уклад сельской жизни (это убеждение, возникшее во время работы в западных губерниях, подтверждали и наблюдения в Саратовской губернии). Петр Аркадьевич, высказываясь за принятие мер по переходу крестьян к единоличной собственности, предлагал незамедлительно позволить инициативным крестьянам закреплять за собой надельные земли. Следует также использовать для предоставления крестьянам государственные земли и земли Крестьянского банка. Это необходимо, чтобы «наряду с общиною, где она жизненна, появился бы самостоятельный, зажиточный поселянин, устойчивый представитель земли»¹⁵. Столыпин, энергично подавляя революционные выступления, воспринимал это как предпосылку к дальнейшим преобразованиям: «…я свой долг исполню и сохраню порядок и спокойствие, которых властно требует общество для проведения реформ»¹⁶.

В Саратове у Столыпина появился и опыт составления политических воззваний к населению, публиковавшихся в губернской печати, – они были призваны тоже способствовать восстановлению порядка. Например, 22 января 1906 года появилось обращение «К сельскому населению» с призывом не верить агитаторам социалистических и революционных организаций, предлагавших захватывать частные земли, выбирать крестьянские комитеты, не платить налогов и сборов и т. д. Угрожая, что власти будут «поступать как с бунтовщиками» с теми, кто последовал призывам к «произволу и насилию», «вступил на путь грабежа», Столыпин апеллировал к предстоящему созыву Государственной думы. Губернатор, озабоченный «успокоением», пытался внушать идею, что только Дума «может заявить царю о всех народных нуждах и указать способы их удовлетворения: только это связывающее царя с народом учреждение даст настоящий ответ на все запросы и нужды народа, а не самозваные опекуны народа»¹⁷. Петр Аркадьевич тогда не догадывался, видимо, об утопичности этих надежд на умиротворяющее влияние первого народного представительства, с которым ему придется соприкоснуться уже в новой ответственной роли…

Новое лицо власти

Назначение Столыпина министром внутренних дел в правительство под председательством И. Л. Горемыкина, состоявшееся 26 апреля 1906 года, накануне созыва Государственной думы, было неожиданным. Современники, а затем и историки затруднялись с объяснением стремительного выдвижения на один из ключевых постов в системе власти Российской империи не очень известного 44-летнего чиновника-губернатора, ставшего самым молодым руководителем Министерства внутренних дел, а вскоре возглавившего Совет министров. Петр Аркадьевич не относился к традиционному кругу высшей столичной бюрократии – в последние 17 лет вся его служба происходила в провинции. Не наблюдалось явных «протекций» и особо влиятельных покровителей при дворе. Да и сам Столыпин не рвался поменять службу в Саратовской губернии, в сложной и по-прежнему неспокойной ситуации, на какую-либо должность в Петербурге. Так, весной 1905 года он отказался от предложения министра финансов В. Н. Коковцова стать управляющим Крестьянским поземельным банком. А в конце октября 1905 года, когда в ходе переговоров С. Ю. Витте с видными либеральными деятелями о вступлении в правительство появились слухи, что Столыпин рассматривается среди кандидатов в министры внутренних дел (как альтернатива неприемлемому для общественности П. Н. Дурново), он успокаивал супругу: «Не верь газетной утке, что мне предложили пост министра внутр<енних> дел. Слава богу, ничего не предлагали, и я думаю о том, как бы с честью уйти, потушив с Божьей помощью пожар»¹⁸.

Очевидно, что назначение Столыпина главой Министерства внутренних дел было, главным образом, личным решением Николая II. Он знал Петра Аркадьевича, позитивно оценивал его губернаторскую работу, позволившую продемонстрировать

качества энергичного администратора – решительного при наведении порядка и одновременно способного к диалогу с различными общественными кругами. Возможно, принималось в расчет и то, что Столыпин не принадлежал ни к каким группировкам в придворном окружении государя и не был чьим-либо «ставленником». Впрочем, на выбор царя не могли не влиять мнения людей, которых он ценил. Например, И. Л. Горемыкина, о чем свидетельствует письмо Николая II матери, императрице Марии Федоровне: «Я тебе не могу сказать, как я его (Столыпина. – И. А.) полюбил и уважаю. Старый Горемыкин дал мне добрый совет, указавши только на него! И за то спасибо ему»¹⁹. Он мог прислушаться и к суждениям дворцового коменданта Д. Ф. Трепова, который в январе – октябре 1905 года был товарищем министра внутренних дел с почти «диктаторскими» полномочиями и пользовался колоссальным доверием царя. Возможно, какую-то роль сыграли и родственные связи со Столыпиными представителей семейства Оболенских – управляющего кабинетом его величества князя Н. Д. Оболенского («Коти», как его называли близкие) и князя А. Д. Оболенского, обер-прокурора Синода. Последующее же назначение его премьер-министром предопределил, в первую очередь, сам Столыпин – выделяясь с лучшей стороны на фоне других членов правительства, и особенно Горемыкина.

Выбор 66-летнего Горемыкина на пост главы правительства в столь ответственный момент, накануне открытия Думы, вызвал недоумение и в общественных кругах, и в среде бюрократии. Иван Логгинович, не скрывавший неприятия любых идей «обновления России», отличался не только безнадежной консервативностью взглядов. Он как руководитель славился «олимпийским спокойствием» – пассивностью, безразличием к происходящему. Было понятно, что подобная фигура мало подходит для того, чтобы наладить диалог с народным представительством и достичь соглашения хотя бы с умеренной либеральной оппозицией. Однако Николай II исходил совсем из других критериев: ему хотелось, чтобы новый премьер, в отличие от С. Ю. Витте, был лично предан и полностью управляем. «Для меня главное то, что Горемыкин не пойдет за моей спиной ни на какие соглашения и уступки во вред моей власти, и я могу ему вполне доверять, что не будет приготовлено каких-либо сюрпризов, и я не буду поставлен перед совершившимся фактом», – пояснял царь свое решение В. Н. Коковцову.

В итоге подтвердились опасения, откровенно высказанные Николаю II министром финансов, считавшим персону Горемыкина мало пригодной в нынешних условиях: «Личность Ивана Логгиновича, его величайшее безразличие ко всему, отсутствие всякой гибкости и прямое нежелание сблизиться с представителями новых элементов в нашей государственной жизни – все это не только не поможет сближению с ними, но послужит скорее лозунгом для усиления оппозиционного настроения»²⁰.

Новый состав правительства во главе с Горемыкиным произвел крайне негативное впечатление на общественность, еще больше подрывая доверие к власти и повышая критичный, конфронтационный настрой оппозиции. Ситуацию усугубляли и такие знаковые шаги «исторической власти», как поспешное утверждение 23 апреля Основных законов Российской империи, внесение в Думу вместо ожидаемых законопроектов, обеспечивающих проведение важнейших реформ в духе Манифеста 17 октября, лишь предложения о кредите на строительство оранжереи и прачечной в Юрьевском университете. Как отмечал И. В. Гессен, один из лидеров кадетов, редактор газеты «Речь» и журнала «Право», действия власти омрачали «радостное бодрое настроение» по случаю созыва Думы: «…министерство Витте – Дурново хотя и уволено, как того требовало общество, но на его место подобрано было другое из заведомых реакционеров, под председательством едва ли не самого яркого бюрократа Горемыкина, принципиального противника Манифеста 17 Октября»²¹.

Фигура Горемыкина, дискредитируя правительство, усиливала раздражение и бескомпромиссный стиль поведения оппозиции. Лидер кадетов П. Н. Милюков за несколько дней до созыва Думы предрекал в газете «Речь»: «Роль „пустого места“, по-видимому, предназначается г. Горемыкину. Судьба этого политического деятеля очень оригинальна. Ему как-то удалось, при полной политической бесцветности, создать себе некоторую репутацию – по контрасту… И вот опять г. Горемыкину придется, кажется, занять чужое место, не благодаря собственным достоинствам, а благодаря чужим недостаткам…» Новым же министрам П. А. Столыпину и И. Г. Щегловитову, считавшимися более либеральными, предстоит быть «корректными исполнителями некорректных поручений»²². Символичным, порождающим ассоциации с отживающей свой век самодержавной «бюрократией» оказывался даже внешний облик Горемыкина, по соседству с которым выигрышно выделялся Столыпин. «Впереди, с краю, маленький сутулый старичок Горемыкин с невыразительным лицом и с длинными белыми бакенбардами – совершенный Фирс из „Вишневого сада“, рядом с ним – красивый и изящный Столыпин…» – вспоминал о присутствовавших в Таврическом дворце министрах депутат 1-й Думы кадет В. А. Оболенский²³.

Столыпина в разнородном по составу правительстве сразу причислили к министрам-«либералам», считавшим себя сторонниками конституции и «правового порядка». Подобным образом воспринимались также министр финансов В. Н. Коковцов, министр иностранных дел А. П. Извольский, министр юстиции И. Г. Щегловитов (еще недавно близкий к среде либеральных правоведов и общественных деятелей). Либеральность представлений Петра Аркадьевича отмечал и товарищ министра внутренних дел С. Е. Крыжановский, оставшийся одним из ключевых сотрудников и при новом главе ведомства: «В Петербург Столыпин приехал без всякой программы, в настроении, приближавшемся к октябризму»²⁴.