P.S. Я тебя ненавижу!
Шрифт:
— Ты какая-то странная.
— Ты нормальный! — И чего она все время придирается к нему? Пацан и пацан. На лошади неплохо ездит.
— Заходи, пожалуйста!
Он распахивает перед ней стеклянную дверь. Огромные витринные окна делают кафе прозрачным. Хрупкие столики на гнутых железных ножках, невесомые стулья. Овсянкин как раз отодвигает один такой стул, чтобы Эля могла сесть.
— Ну, ты прямо кавалер.
— Не нравится? — Алька, кажется, решает обидеться.
— Не нравится.
— Такое ощущение, что за тобой парни
— А ты за мной ухаживать собрался?
— Нельзя?
— Тебе — нет.
— С чего вдруг?
О! Какой он сделал грозный вид. Брови сдвинул, взгляд — обрезаться можно.
— Маленький еще!
— Побольше некоторых.
Ну да, Алька на год старше, по нему это незаметно. А теперь сидит, сопит. Паровоз! Сейчас подбавит пару и взлетит.
— Откуда я знаю — может, ты строишь мне глазки, чтобы уговорить потом уступить тебе на соревнованиях.
— А чего уговаривать — я и так первым приду.
— Ой, кто бы говорил!
Они стали привычно препираться, Овсянкин разошелся, быстренько забыв, что он пытался из себя строить кавалера. Они начали кричать друг на друга. И уже все было хорошо, когда Эля заметила, что на них смотрят. Большой угловой столик. За ним человек шесть. Четыре девчонки и два парня. Один долговязый, плечистый, второй высокий, но худой и узкий — лицо, плечи, руки. Он-то и смотрел на Элю. И снова — нехорошее, тревожное предчувствие беды. Захотелось запустить руку сквозь грудную клетку, покопаться там и вынуть эту странную тревогу. Что она там бьется нелепым птенцом? Пускай выбирается наружу, растет, мужает, встает на крыло и летит к кому-нибудь другому.
«Севка», — выплюнула из своих недр память. Она когда-то знала этого парня. «Всеволод Станиславович» — так он про себя говорил. И еще она вспомнила, как они целовались. У него были холодные твердые губы.
Севка что-то сказал компании, и теперь все смотрели на Элю. Одна девчонка среди них была очень красивая. Высокая, с длинными светлыми распущенными волосами, с огромными, чуть опущенными к вискам глазами, высоким покатым лбом. Она смотрела на Элю замершим взглядом, словно пыталась загипнотизировать. За столиком переговаривались короткими напряженными фразами. Это было видно по лицам. И только один человек не поворачивался. Девчонка с темно-рыжими сильно вьющимися волосами, собранными в два игривых хвостика, между ними нелепо топорщился праздничный колпачок.
— Кто там? — Алька заметил, что на него перестали обращать внимание.
Эля с удивлением глянула на него. Альберт Овсянкин, семнадцати лет от роду, наследник древнего рода Овсянкиных, владелец длинных волос и грозного взгляда. Что она с ним здесь делает?
— Вы позволите?
Севка, Севка, золотой мальчик, лучший ученик их тогдашнего восьмого класса. Если, конечно, не брать в расчет Минаеву. Но девочек мы сегодня считать не будем.
Севка стоял около их столика, придерживая свободный стул длинными тонкими пальцами.
— А
— Садись.
Голос у Эли сел. Стал незнакомым и грубым.
— Вот уж не думал, что встречу здесь старую знакомую. Элина! Представь меня своему кавалеру.
И этот жест. И эта улыбка. Все, как из прошлой жизни
— Аль… Альберт, — запнувшись, произнесла Эля. — А это Всеволод Станиславович. Мы вместе учились в школе.
Эля смотрела в растерянное лицо Альки. А может, и не растерянное. Обыкновенное лицо. Как всегда. Ухи врозь, в носу кольцо.
— Очень приятно, — вычурно произнес Алька. — Я смотрю, вы с приятелями!
А он, оказывается, специалист по светским беседам.
— Да, мы отмечаем день рождения, — улыбнулся Севка. Улыбка острая, бритвой режет лицо. Вот-вот превратится в оскал.
— Какое сегодня число? — тихо спросила Эля.
Что же ее заклинило на этих датах.
— Десятое. Ты уже спрашивала, — с удивлением ответил Овсянкин.
— Десятое сентября? — с нажимом переспросила Эля.
Начало осени, должен быть какой-то праздник.
— Как живешь, Эля? — Всеволод Станиславович был сама галантность.
— Нормально.
Да что у нее с голосом? С чего он вдруг так сел?
— Где учишься?
— А она у нас на домашнем обучении, — встрял Алька.
Ну вот кто его просил?
— Страдаешь чем?
Точно! Его фамилия Костыльков. Они с ним гуляли, держась за руки. Он читал стихи про сирень, а они еще целовались в парке ночью. Была поздняя весна. Почти лето. А потом он ее бросил.
— Да ничем она не страдает! — растерянно ответил за Элю Овсянкин.
— Разве? — Уголки губ у Севки опустились, стерев с лица доброжелательность.
Она молчала. Смотрела на него, и за этим взглядом начиналась пустота. А ведь что-то, вероятно, произошло, только она не помнила — что.
— Чей день рождения? — соловьем разливался Алька. — Уж не ваш ли?
— Нет, подруги. Алки Дроновой.
Эля вскочила, роняя стул. Девчонка, сидящая до этого к ней спиной, с глупым нарядным колпачком тоже поднялась на ноги. Она была бледна. От этого глаза ее сделались черными, а губы неестественно красными.
Эля улыбнулась.
Алка Дронова. Алка! Они дружили! Когда-то. Алла — Эля — созвучие имен.
Лицо Алки дернулось.
— Сволочь! — коротко бросила она.
Больше Эля ничего не увидела. Перед ней мелькнуло перепуганное лицо Овсянкина. А потом он ее загородил, резко отпихнув в сторону. Эля больно ударилась бедром о стол, сдвинула его. Покатилась сбитая солонка.
— Пусти меня! — орала Алка. — Ну, пусти! Это же она! Сволочь! Это же из-за нее!
Алка билась в руках Севки и подоспевшего второго парня. На мгновение он повернулся, и Эля узнала в этом вытянувшемся лице, ставшем похожим на лошадиное, Лешку Дятлова. А это значит, что высокая, красивая — это Ничка. А еще…