P.S. Я тебя ненавижу!
Шрифт:
— У меня с датами последнее время плохо, — пробормотала Эля. — Напомни, когда ты это говорила? И что произошло потом?
— Ты спрашиваешь у меня?
Машкины бровки встали домиком, глаза — вдвое больше.
— Врачи запретили волноваться, — произнесла Эля в свое оправдание. — Полтора года ни о чем не думала, ни о чем не волновалась. И тут такое волнение — не помню, о чем я не волнуюсь.
Минаева фыркнула и побежала прочь. Легкой такой рысцой. Километра три точно прочешет.
— Кстати! — Машка развернулась и побежала
— А я хромала?
В тайной надежде, что бывшая одноклассница передумала убегать, Эля ускорила шаг.
— Довольно сильно! Ты еще рассказывала, что до школы упала со ступенек, ногу сильно подвернула.
— Не помню.
Улыбка слетела с лица Минаевой. Она секунду постояла, а потом побежала дальше.
Эля боролась с желанием догнать отличницу, схватить за плечи и как следует встряхнуть. Все-таки нечестно — молчать, когда что-то знаешь. И не звать домой, когда к тебе идет голодный человек, тоже не очень хорошо. Но Машка такая — она никогда не считала себя кому-то в чем-то обязанной. Всегда жила по-своему. Это, наверное, было правильно.
Эля потрогала себя за нос. Идти некуда. Чтобы доехать до мамы, нужны деньги, которые лежали в сумке, которая осталась в каптерке, которая находится на конюшне. Может, вернуться? Народ там еще не разошелся…
Эля побрела, невольно повторяя свой недавний маршрут — мимо гаражей, пятиэтажек, школы, парочки высоток. Папа сказал, что Элю лучше не волновать, значит, он будет рад, если она придет домой, вся такая неволнительная.
Волновать ее стали не дома, а еще на подходе, во дворе.
На лавочке восседал Овсянка. Около его ног стояла Элина спортивная сумка. А на качелях, самозабвенно откидываясь на вытянутых руках, качалась Виолетта. Она запрокидывалась далеко назад. Так и виделось, как все перед ней вставало вверх тормашками. Это, наверное, было здорово. По крайней мере лицо у нее было счастливое.
Глава одиннадцатая
Чувство улыбки
— Мы привезли твою сумку, — встал с лавочки Овсянкин.
«Мы» резануло, но Эля сдержалась. Главное в общении с идиотами — не волноваться. И папа ее об этом просил…
— Ой, привет! — соскочила с качелей Вилька. Она раскраснелась и еще больше растрепалась.
— Привет, — ехидно отозвалась Эля. — Давно не виделись.
Вилька покраснела больше и стала пятиться к Овсянкину. Умная девочка. Так и тянет ей врезать.
Алька не подходил, так и стоял около лавочки. Чтобы докричаться до Эли, ему приходилось напрягать связки. Ну и пускай кричит, если ему так нравится.
— Ты можешь ходить на конюшню. Я все Мише объяснил.
Эля не отрывала взгляда от Вильки и все пыталась придумать фразу похлеще, чтобы исчезла с лица «созвучной» подружки мерзкая улыбочка. Чтобы эта «троюродная подруга детства» испарилась.
— И что
Почему-то в адрес Виолетты не рождалось ни одного доброго слова. Недобрые тоже не рождались.
— Ликбез задурил. — Овсянкин был краток.
«Ну да, ну да», — закивала Эля, а сама возразила:
— Врать нехорошо.
Слова были медленные и красивые.
— Ты должна была победить, — возразил Овсянкин.
Он подготовился. Говорил уверенно, спокойно. Даже лицо у него сейчас стало красивым. От волнения глаза потемнели, на бледной коже пятнами проступил легкий румянец. Прямые темные волосы упали на глаза. Губы покусывает. Зря, они у него тоже очень ничего.
— Почему это я, если ты был лучше? — пробормотала Эля, чувствуя, что уже ни с кем не хочет спорить. Со всеми согласна. Особенно с Овсянкиным.
— Тебе страшно проигрывать. Еще мстить начнешь.
Эля перестала улыбаться. Она так громко думала? Или в воздухе над подъездом до сих пор висят оставленные волшебной рукой письмена?
— Когда это я тебе мстила? — Элин голос сорвался на некрасивый фальцет
Затрезвонил телефон. В сумке. Эля чуть не подпрыгнула. Овсянка не дернулся. Экая выдержка.
— Он у тебя давно орет, — по-деловому сообщил он.
Эля подозрительно покосилась на молнию, за которой в кармашке пряталась трубка.
— Вроде бомбы нет. — Алька попытался изобразить на своем лице суровость.
Звонил папа. Сообщил, что они ушли. Извинился за случившееся. Обещал в другой раз обязательно познакомить с Наташей, она хорошая девушка.
— С мамой ее познакомь, — прошептала Эля в гаснущий экран сотового. Конечно же, под конец папа попросил ничего не рассказывать маме. Ага, сейчас! Мама и без нее все узнает. У мамы нюх. Скандал неминуем. И как тут, скажите на милость, не волноваться?
— Ну вот, можно пойти поесть. — С чувством выполненного долга Эля закрыла сотовый. — Очень хочется холодца с хреном. От хрена хренеют, от уксуса уксятся, от горчицы огорчаются. А сдобы у меня нет, поэтому добреть не будем. Идем?
Овсянкин кивал. «Алису в Зазеркалье» он читал. Энциклопедист недобитый.
— Виль, нас в гости зовут, — не отводя от Эли взгляда, позвал Альберт.
Эля поморщилась. Все-таки склероз вещь страшная. Она не помнила, чтобы звала кого-то, кроме Овсянки.
— Втроем в лифт не влезем, — пробормотала она, доставая из кармашка сумки ключи. Как же приятно держать в руке тяжелую железную связку. Уверенности в душе точно прибавляет. — Кому-то пешком идти.
— Ну, как хозяйке мы тебе уступим это право. Какой этаж нужен?
— Первый.
Виолетта улыбалась, непонимающе хлопая ресницами. Такую не пробьешь. И голос у нее мощный.
— Давно хотела спросить, — начала Эля, и Виолетта тут же направила свою улыбку в ее сторону, — ты случайно в хоре не поешь? Голос твой как будто где-то уже слышала.