Пациент скорее жив
Шрифт:
– А куда ты дела ведро? – поинтересовалась Звонарева, внезапно успокаиваясь.
– Поставила на место, естественно. Мне-то оно за каким лешим сдалось?
– А мусор?
– А что – мусор? Я его выбросила.
– Ну и зря, – сказала Марина, сдвигая тонкие брови на переносице. – Почему ты не обратилась ко мне? Если есть какие-то подозрения, надо было отдать шприцы и ампулы на экспертизу… Ладно, теперь уже ничего не изменишь. Только на будущее запомни: если что-то подобное случится, сразу же сообщай мне. Уяснила?
– Уяснила! –
Марина уже собралась уходить, но вдруг снова повернулась ко мне.
– Слушай, а что за странная девица, с которой ты разговаривала?
– Я разговаривала?
– Ну да, в обеденный перерыв. Я в магазин выходила и видела вас. Одета она, как… как… – Подходящих слов Марина не находила.
– А-а, – протянула я, внутренне напрягшись, – это племянница моя, Виктория.
– Ты не говорила, что у тебя есть другие родственники, кроме бывшего мужа, – заметила старшая медсестра.
– Да что о ней говорить-то? – пожала я плечами. – Приезжает только тогда, когда ей деньги нужны.
– И ты даешь?
– А куда денешься – все-таки родная кровь! Сказала, что машину помяла, к родителям идти побоялась, вот я и пригодилась.
Лицо Марины заметно смягчилось.
– Да, – протянула Звонарева, – все они такие, детки наши: дай палец, так и руку откусят. И через собственных родителей перешагнут – не поморщатся. Но ты не бери в голову, – дружески похлопала меня по руке начальница. – Все же молодая еще, жизнь вполне может наладиться.
Несмотря на то что слова старшей медсестры были обращены не ко мне, а к Анне Евстафьевой, я почувствовала благодарность. Марина, сама находившаяся в нелегкой жизненной ситуации, решила поддержать подругу по несчастью. Наверное, неудача в личной жизни и толкнула ее на отношения с Урманчеевым – почему бы еще она стала встречаться с человеком, который, судя по слухам, трахает все, что движется? О любви тут не может быть и речи, но одиночество может заставить женщину переступить через свои принципы.
После обеда работы всегда не так много, как утром, поэтому я спокойно расфасовывала медикаменты для вечерней раздачи, когда к стойке приблизился психоаналитик Урманчеев.
– Как дела? – вежливо поинтересовался он.
К моему удивлению, на его лице не было заметно обычного плотоядного выражения, с которым он словно бы ощупывал тебя сальным взглядом, раздевая на ходу.
– Все нормально вроде бы, – ответила я. – А у вас?
Мне показалось, что мужчина смутился на какое-то мгновение, потому что отвел глаза.
– Знаешь, Ань… Тут такое дело…
Это было совсем не в его духе – не заканчивать начатые предложения и стесняться, и я насторожилась.
– Что-то случилось, Ильяс Ахатович?
– Пока нет, но может случиться. Ты только не волнуйся…
– Господи, да в чем дело-то? – не на шутку встревожилась я.
– Понимаешь, я ведь с пациентами разговариваю…
Я нетерпеливо кивнула, не понимая, куда клонит психоаналитик.
– Жалуются на тебя, Аня.
– Жалуются?!
Вот это да! Я-то думала, что прекрасно справляюсь со своими обязанностями, а мною, оказывается, еще и недовольны.
– А кто жалуется-то?
– Видишь ли, в принципе не должен тебе говорить… врачебная тайна и все такое… – снова забормотал Урманчеев, раздражая меня прямо-таки немыслимым образом. – Но я не хочу, чтобы у тебя потом были неприятности: если слухи дойдут до заведующей отделением, то сама понимаешь, что будет.
– Слушайте, Ильяс Ахатович, – сказала я резко, – либо вы говорите мне, зачем пришли, либо…
– Да ладно тебе, не сердись! – поднял он руки ладонями вверх, словно показывая, что я его на лопатки уложила. – Просто этот разговор не для посторонних ушей.
Урманчеев многозначительно оглянулся, кивая на пациентов и их родичей, гуляющих по коридору.
– Так вот, Аннушка, не хочу, чтобы к тебе придирались, а потому предлагаю тебе зайти ко мне сегодня вечерком и поговорить: плохо, когда между медсестрами и пациентами напряженные отношения.
Заявление психоаналитика звучало более чем благородно, но я сомневалась в его искренности. Скорее всего, он снова пытается завлечь меня к себе в кабинет: наверняка я осталась единственной медсестрой в отделении моложе сорока пяти, которую он еще не «оприходовал», и этот факт, судя по всему, никак не давал мужику покоя. С другой стороны, он ведь мог говорить и правду, а я очень хотела узнать, кто же мог на меня «настучать» и за что.
– Хорошо, Ильяс Ахатович, – согласилась я. – Около семи.
– Вот и умница! – сказал тот. – Только не стоит рассказывать о нашем разговоре кому бы то ни было: если выяснится, что я передаю тебе секреты больных, мне не поздоровится.
Я мысленно сама себе улыбнулась. Да уж, конечно, особенно если про наше «свидание» прознает Марина. Интересно, а как она вообще переносит то, что Урманчеев волочится за каждой юбкой? Ведь не может же старшая сестра быть настолько слепой, чтобы этого не замечать.
Без пятнадцати семь у меня все еще оставались сомнения по поводу того, стоит ли принимать приглашение Урманчеева. Однако не прийти к нему и на сей раз означало навсегда испортить отношения. В конце концов, что он может со мной сделать? Изнасиловать? Вряд ли. Во-первых, психоаналитик никак не походил на человека, склонного применять насилие к женскому полу. Кроме того, учитывая его довольно субтильное телосложение, я легко справлюсь с Урманчеевым даже в случае опасности. Может, он рассчитывает на то, что я испугаюсь его влияния в больнице, которое, судя по всему, действительно велико? Вот Марина, например, считает, что Урманчеев зря ест свой хлеб в больнице, а сама спит с ним…