Пациент скорее жив
Шрифт:
– Это пока, – жестко сказал Лицкявичус. – Надо же когда-то начинать? Значит, нам нужны неопровержимые доказательства их с Урманчеевым участия в деле. – Как насчет местных «работничков»? – Он кивнул в сторону милицейского «уазика», куда препроводили задержанных.
– Я же сказал, с них взятки гладки, – пожал плечами Карпухин. – Двое – бывшие пациенты психушки, третий – какой-то гастарбайтер… Кроме того, так как у них нет медицинского образования, они в любом случае не могли оказать старикам реальной помощи, в которой те нуждались в силу своих заболеваний. Однако прошу заметить – и, уверяю вас, адвокат не
– Откуда вы знаете? – спросила я запальчиво.
– Оттуда, – ответил за майора Лицкявичус. – В противном случае мы не нашли бы никого живого!
Карпухин лишь кивнул, соглашаясь.
– А нотариус? – продолжал Лицкявичус.
– Он имел дело только с бумагами, – вздохнул майор. – Да, мужчина готов сотрудничать, мечтая скостить срок. Не сомневаюсь, что он все расскажет и про Урманчеева, и про Власову, но это – его слово против ее, сами понимаете… А без Урманчеева наше дело вообще разваливается.
– Погодите, но ведь есть же свидетели! – воскликнула я в отчаянии. – Те двое, которых удалось спасти…
– Они нам вряд ли помогут, поскольку не помнят того, как подписывали бумаги. Ведь это происходило под гипнозом. В то же время доказать факт гипноза практически невозможно. Урманчеев ушел от судебного преследования один раз, сможет уйти и сейчас: то, что жертвы якобы находились под гипнозом, для суда не является неоспоримым фактом. Вы же сами сказали, Агния, что Урманчеев забрал записи из своего кабинета?
– Но есть две кассеты, которые в качестве страховки забрала Наташа! – перебил майора Лицкявичус.
Я посмотрела на него: никогда раньше не видела главу ОМР в таком бешенстве. Будучи, как и я, далек от правоохранительной системы, он отказывался верить в то, что зло может остаться безнаказанным.
– Да, – угрюмо подтвердил Карпухин, – кассеты есть. Если их, конечно, примут в качестве доказательств.
– Что это значит? – спросила я.
– А то, что наши суды с большим скрипом принимают к рассмотрению видеоносители в качестве улик, если на них прямо не заснято убийство. А у нас даже не видео, между прочим. И адвокат непременно станет упирать на то, что истолковать данную аудиозапись можно по-разному. Кроме того, потребуются весьма дорогостоящие экспертизы: нужно доказать, что голоса на пленках действительно принадлежат Урманчееву, пропавшим пациентам больницы и нотариусу. Допустим, в отношении нотариуса это удастся сделать, ведь у нас есть образец его голоса. С Урманчеевым все не так просто: он в бегах. Что же касается пациентов…
– На тех кассетах записаны люди, которых уже нет в живых, – едва слышно закончил фразу майора Лицкявичус. – Опознать их голоса невозможно.
– Точно, – вздохнул Карпухин. – Преступники были осторожны и не называли фамилий. Что касается родственников, которые делали «заказы» Урманчееву, то те, несомненно, станут все отрицать, понимая, что настоящих доказательств у нас нет.
Повисло тягостное молчание: ни один из нас не знал, что сказать.
– Надежда все же есть, – нарушил тишину майор. – Я пророю траншею отсюда до Южной Америки, если понадобится, но найду мерзавца психоаналитика! А потом – поглядим, как он будет
Мы с Лицкявичусом молча шли к машине. Перед тем как сесть в салон, я бросила прощальный взгляд на дом, в который даже не рискнула войти, несмотря на предложение майора: я просто не смогла увидеть место, в котором обреченные на мучительную смерть беспомощные люди провели свои последние дни. Не помню, кто сказал: «Посреди жестокости не может быть успокоения, лишь временное облегчение от безысходности».
Лицкявичус не спешил закрывать дверцу. Он достал сигарету из пачки и закурил: я заметила, что руки у него слегка подрагивают.
– Вы в порядке? – спросила я, хотя и так знала ответ. Как можно быть «в порядке» после того, как услышишь слова ни в чем не уверенного следователя.
Лицкявичус ответил не сразу, сделав подряд несколько глубоких затяжек.
– Зря я вас сюда притащил, – сказал он наконец. – Думал… А, неважно!
– Что вы думали?
– Надеялся доказать вам, Агния, что вы не напрасно потратили время в Светлогорке и благодаря вам живы люди. Но их оказалось всего двое, а преступники, скорее всего, уйдут от наказания или понесут незначительное… В общем, я прошу прощения.
– Вам не за что извиняться, Андрей Эдуардович! – воскликнула я. – Вы же сами сказали, что жизнь даже одного человека имеет значение, и я совершенно с вами согласна. Но я все-таки кое-чего не понимаю, – продолжала я. – Допустим, родственники нанимали Урманчеева и Власову для того, чтобы те обеспечили им документы на жилплощадь, а потом расплачивались с ними. Но почему погибла Наташа?
– А-а, – протянул Лицкявичус, выбрасывая недокуренную сигарету и откидываясь на спинку сиденья. – Думаю, можно предположить. Например, Наташа могла стать слишком жадной, потребовать больше, чем ей обычно перепадало. Помните, ее соседка говорила, что медсестра намеревалась совсем уехать из страны и поселиться на Средиземноморье. Урманчеева, вероятно, это не обрадовало, и он отказался повысить ее «комиссионные», но у Гаврилиной имелись на такой случай кое-какие весомые аргументы, способные, как считала девушка, убедить подельника.
– Вы имеете в виду кассеты с записями, похищенными из его кабинета?
– Не сомневаюсь, что именно Урманчеев убил Наташу, – продолжал, кивнув, Лицкявичус. – А потом учинил на ее квартире обыск в надежде найти украденное ею. Но, как мы знаем, девушка отличалась сообразительностью и хранила доказательства в банковской ячейке. Если удастся взять Урманчеева, мы узнаем правду, в противном случае мои догадки так и останутся догадками.
Судя по упавшему голосу и внезапно осунувшемуся лицу, Лицкявичус чувствовал себя еще хуже, чем я, хоть мне это и казалось невозможным.
– Хорошо, а как же актриса? – не сдавалась я, пытаясь вывести его из ступора. – У нее вообще нет родственников, так как же она вписывается в общую схему? Нотариус оформлял документы на ее квартиру?
Лицкявичус покачал головой:
– Карпухин ничего не говорил по этому поводу. Думаю, он не забыл бы упомянуть такой интересный факт.
– Странно, – пробормотала я. – Очень странно!
Мы еще немного посидели, а потом Лицкявичус без предупреждения завел мотор, и мы тронулись в обратный путь. Уже когда мы притормозили у моего подъезда, я сказала: