Пацифист
Шрифт:
«Теперь не отвертишься, засранец!» — Сказал мне Лао, начав меня шутливо, даже не смыкая рук, душить, мотая мою голову туда-сюда и говорить какой я плохой человек, не стесняясь ни сидевшего рядом отца, ни посмеивающейся в кулачок жены.
Наши отношения с братом не изменились даже спустя двадцать лет. Из-за моего перерождения и его старшинства, совмещенного с воспитанием, мы не могли позволить другому доминировать над другим. Я, как взрослая и самодостаточная личность, и он как наследник семьи, старший брат и тот, в кого вбивал свои знания принципы Бао Бейфонг.
В детстве это часто приводило к глупым соревнованиям и конфликтам, когда Лао
Сейчас же, когда мне уже исполнилось 23, а ему 27 наши отношения остались такими же — он все тот же серьезный и строгий на первый взгляд парень, который любит повеселиться и выпить в тайне от жены, а я — «гениальный» раздолбай, который каждый раз составляет ему компанию и каждый раз прикрывает перед Поппи, когда тот напьется, не учтя меру.
Еще в тот момент, когда Лао назвал меня засранцем, мне стал ясно, что он на меня не обижается. Лао был искренне счастлив, что его единственный брат вернулся из своего путешествия целым и невредимым, но это не значило, что горе от утраты так просто покинуло его. Нужен был выброс, выход для застоявшихся эмоций, который он сделал с помощью того самого шуточного удушения, которому я даже не сопротивлялся.
Правда, в тот момент я опять невольно задумался о насилии и его роли в человеческой жизни. Ведь то, что делал мой брат тоже можно было назвать насилием. Да, без цели навредить, а наоборот, выпустить весь накопившейся пар и сделать так, чтобы я никогда не ставил свою семью в похожие ситуации. Однаков в других условиях такие эмоции могли довести не до шуточного, а до серьезного удушения, после которого человек бы погиб.
Такой вопрос возникал у меня еще на Земле, когда я смотрел один из старых, но до сих пор потрясающих фильмов. Эквилибрум запомнился мне не только боевыми сценами с участием Кристиана Бейла, но и дилеммой, поднятой и режиссером и сценаристом в фильме.
Необходимостью эмоций.
Когда я в первый раз смотрел фильм, то почти сразу дал однозначный ответ — эмоции нужны. Ведь именно они делали нас людьми. Второй раз я посмотрел его в более сознательном возрасте, когда научился смотреть на происходящее внимательней и подмечать детали. Да, людям дали шанс вернуть эмоции, но к чему это сразу привело?
К войне, взрывам и анархии в одном из последних оставшихся на Земле городов, а значит возвращению войны, которая четь не стерла человечество с лица планеты. После этого я задумался, а возможно ли убрать у человека не все чувства, а только те, которые вели к деструктивным порывам? И уже через пару минут понял, что нет. Человек эволюционно очень сложный и многофункциональный организм, собранный эволюцией, в прямом смысле, методом научного тыка. Как сказали бы в таком случае программисты, тут легче создать программу заново, чем пытаться полностью переписать старую.
К чему все это? Даже спустя годы я все также терпеть не мог насилие, но не мог понять, где та самая граница, при которой оно начинается и нужно его порицать. В общем, как бы сказала моя любимая земная бабушка, бесился с жиру и занимался полной ****ей.
И вот, пока у меня в голове мелькали
«Доброе утро» — Сказала протиравшая глаза племянница и, не обратив не меня внимания, села за стол, в ожидании завтрака.
Баловство после этого прекратилось и вся семья, включая Якона, которого я представил своим воспитанником, принялись за завтрак.
За что я уважал местных, как и китайцев в своем родном мире, так это за культуру еды. Та же утренняя трапеза начиналась не с жаренных яиц, сосисок, хрустящих тостов и фасоли в томате, как у англичан, а с простого варенного риса, кунжутных хлебцов, салата из листьев лопуха, моркови, водорослей и шпината, булочек на пару с бобовой пастой и соевого молока, которым все это великолепие запивали. Исключением была только Леди, которая в силу биологии отказывалась питаться едой без мяса. Благодаря этому живущим в этом мире людям было достаточно легко сохранять форму и не толстеть даже в свои 60, подобно отцу.
Уже после завтрака мы перешли в главный зал поместья, где Лао, как и полагается главе семьи, долго меня отчитывал за мой проступок, давая это увидеть стоящим в углам слугам. Это нужно было это для поддержания репутации, ведь вскоре слухи об этом разойдутся по городу и все будут знать, что второй сын семьи Летающего Кабана, Шайнинг Бейфонг, вернулся и сразу был наказан за свою провинность.
Одним словом данность, которая позволяла главе семьи поддерживать свою репутацию.
Уже после, когда всех слуг отослали, Лао выдохнул и сказал мне, что в случае еще одной подобной пропажи я могу не возвращаться в стены этого дома. И показал седые волосы, появившиеся у него из-за моей несостоявшейся смерти. Я не стал с ним спорить и в очередной раз признал свою вину.
Оказалось зря — услышав извинения брат довольно улыбнулся и кивнул Поппи, которая ушла за дверь и почти сразу вернулась со стаканом, из которого доносился отвратительный и очень знакомый запах.
— Пей. — Со своим неизменным выражением лица сказала мне невестка и быстро вернулась на свое место, заставив меня переводить взгляд с чашки, в которой бурлила вонючая зеленая жижа, на нее и обратно.
«От кого, от кого, но от тебя не ожидал» — Подумал я, делая дыхательную гимнастику.
Принесённая Поппи бурда была традиционным лекарством в семье Гаян, рецепт которого передавался из поколения в поколения по женской линии. Оно прекрасно помогало при простуде, снимая боль в горле и восполнение, но на вкус и запах…
Когда четыре года назад брат подхватил морскую лихорадку и долгое время лежал в бреду, Поппи ради этого лекарства ездила к себе домой, брала специально подготовленные травы и варила эту гадость под присмотром своей матушки, чтобы хоть как-то помочь своему больному мужу. Это помогло, жар спал и брат пришел в себя, вот только, когда в него через силу запихнули вторую порцию лекарства, он чуть не опорожнил желудок.
Теперь уже мне нужно было выпить целую чашку этой гадости в качестве наказания. И единственными сочувствующими мне был сидевший в конце зала Якон и Леди, которая лежала рядом с ним и закрывала свой чувствительный нос лапами.