Падающие тени
Шрифт:
Это выражение стало первым из многих, что я буду видеть позже: когда кто-то будет узнавать, что мать больше не живёт с нами.
Удивлённо поднятые брови, сморщенный жалостливым сочувствием лоб и пытающаяся приободрить неуверенная улыбка.
– Точно. Я забыл. А адрес новой работы у вас есть?
Она нахмурилась: очевидно, взвешивая степень бессовестности моей лжи.
– Она не оставила адрес. Винфрид, все в порядке? Ты хорошо себя чувствуешь? Ты слегка бледноват. Может, позвонить отцу, чтобы он забрал тебя?
Только не отцу, только не отцу.
– Спасибо, фрау… эээ.
Ну
– Тогда до свидания, Винфрид, мне пора. Передавай маме привет. Она давно не звонила.
Ещё немного потеребив в руках сумочку, она вошла в здание, оставив меня снова одного под дождём.
***
Все следующие осенние месяцы я только и делал, что на автопилоте ходил к Штраусу. В школу я тоже ходил, но, в отличие от компании у бара, в гимназии окружающие вели себя так, словно я тяжело болен: учителя не задавали никаких вопросов, касающихся учебы, не делали замечаний, если я отрубался на последней парте прямо на уроке, а смех и шумные разговоры одноклассников смолкали, стоило мне только приблизиться к ним.
Несколько раз учителя просили меня задержаться после урока, чтобы обсудить «деликатный вопрос».
Чего стоил один только Герр Хайнрих, который, который, вероятно, был рождён, чтобы стать поэтом, но почему-то стал географом. Только он мог так воодушевленно рассказывать о месторождениях угля возле Эссена, чтобы не вызывать медленного моргания и зевков у половины класса. Хайнрих отпросил меня у фрау Винтер прямо на уроке химии и отвел в пустую комнату для учителей. Он заварил две чашки чая, делая все неторопливо и размеренно, как будто я вечерком заглянул к нему в гости. Присев на краешек стола, он быстро произнес:
– Я вообще-то рос без отца.
Географ смотрел немного сквозь меня, должно быть, вспоминая детство.
– Не знал.
Хайнрих кивнул и почесав макушку сказал:
– Тебе нужно быть сейчас сильным для отца. Его потеря может казаться не такой значительной, как твоя. Но это заблуждение.
В тот же день школьный психолог посоветовала мне завести блокнот и записывать свои мысли, пытаться дать названия всем своим чувствам: назвать боль болью – половина пути к избавлению от нее. А еще завести хобби – игра на укулеле, геокешинг, кулинария. Футбол? Подойдет. Теплая водка по вечерам? Нет, не годится.
Двумя днями позже Крикеберг окликнул меня в коридоре и пальцем поманил в сторонку. Приблизившись ко мне вплотную – так, что я почувствовал ментоловый запах его освежителя для рта, которым биолог пользовался всякий раз, прежде чем войти в кабинет – Крикеберг вложил мне в руки брошюру «Как пережить потерю близкого». Кажется, это было что-то из протестантской литературы: на обложке красивый, как рок-звезда, Иисус «любил кого-то из нас». Я попытался отпихнуть брошюру. Не верю я вашему Иисусу. Если бы он любил всех: отца, Клауса и меня – разве он допустил бы такое? Но биолог неверно расценил мои действия.
– Не стоит стесняться горя, Винфрид, – отчеканил он и, похлопав меня по плечу, грузной байдаркой поплыл дальше по коридору.
Может быть, я и правда стеснялся своего горя, а может, не понимал, что горюю, – не знаю. Но после разговоров с учителями меня хватило всего на несколько вечеров
В первых числах октября я позволил себе небывалое: пропустить тренировку. Мне было так хреново после неопознанной алкогольной дряни под окнами Штрауса накануне, что я не мог сползти с постели от раскатов бьющих в голове колоколов. К тому же неделей раньше я, справившись с похмельем, вышел на поле, где меня стошнило прямо во время легкой разминки. Знаю, ребятам стоило усилий не дать мне в морду и не ткнуть носом в блевоту посреди поля. Наш вратарь Мануэль Флик, крепко сжав зубы, процедил:
– Отдохни, Шнеке. И не приходи сюда больше таким.
Я не знал, как правильно расценивать его слова: «не приходи сюда вообще» или «не приходи сюда блевать после вчерашнего»? Все же я склонялся ко второму варианту: хоть я и не был самым дружелюбным парнем в команде, свойским пацаном, готовым обсудить насущные проблемы типа «Как думаешь, Анна уже не девственница? Да ну, с такой жопой – точно нет» или «Батя вытрахал весь мозг математикой, придётся ходить на дополнительные занятия», но я был отличным плеймейкером. Да что там – я был лучшим, команда дорожила мной как игроком и, в общем-то, только поэтому терпела сначала мои немытые волосы и дурно пахнущие подростковые подмышки, а потом и ядовито-желтые пятна рвоты на газоне.
Чуть позже я установил себе четкое правило: никакого Феликса накануне тренировки. Мы выходили на поле два раза в неделю, и в эти дни мое лицо выглядело гораздо свежее обычного. Не могу сказать, что мне были неясны мои перспективы, если я не остановлюсь. Я представлял их вполне отчетливо. Да и учителя, поначалу делавшие мне поблажки в виде отсрочки в сдаче домашних заданий или возможности переписать контрольную, поняли, что это мне никак не помогает, а только загоняет меня во все более глубокую и беспросветную учебную яму.
Грета, правда, продолжала поддерживать меня, делая за меня домашку. Но даже она каждый раз неодобрительно шипела, видя мое припухшее после вечерней прогулки с Феликсом и компанией лицо. Она была не просто моей соседкой по парте. Она была моим другом.
Чуть позже я понял, как можно распознать, кто тебе друг, а кто нет: друзьями определённо были те, кто – пусть и без видимой доброжелательности – пытался за шиворот выдернуть меня из глубоких тёмных вод, куда я так самозабвенно погружался Я отбрыкивался от них, что было сил: они слишком сильно мешали моему погружению. Мне не нужны были эти минутные передышки, глотки воздуха… мне хотелось дойти до дна и остаться там. Там все было понятно. Ведь если в детстве нас учили, что есть доброе и злое, белое и чёрное, то здесь все было злое и черное, и эта жалкая определенность была островком в океане смешавшегося добра и зла, света и тьмы, любви и ненависти.