Падающий дождь
Шрифт:
— Но сначала я должен допросить его. Нам нужны сведения о районе ГВОА из первых рук. Так мы условились в Ня-Чанге. Кроме того, я прошу, отправить на восток и мальчишку. Он мой трофей, и я хочу, чтобы его передали моей жене.
— Это зачем еще? — насторожился Грант.
— По нашей традиции он пойдет ко мне в услужение. Вы знаете, что «комми» отняли у меня поместье и всех моих слуг…
Грант слышал, что офицеры АРВН превращают в своих личных рабов пленных детей Вьетконга, но как-то не верил в это, не хотел, не мог верить. И он, правнук офицера, павшего
— Вам этого не понять, — пожав плечами, сухо продолжал Шин. — Разве вы здесь не для того, чтобы защищать наш образ жизни? Итак, я иду допрашивать «комми».
Спор закончился тем, что Грант послал по радио срочный запрос в Ня-Чанг.
Штаб ответил в рекордное время:
«Подтверждаем полномочия капитана Тон Дык Шина».
— Прекрасно! — довольно усмехнулся капитан Шин, прочитав раскодированную радиограмму. — Пойду, допрошу красного. Я и так потерял слишком много времени, а ведь придется пользоваться подручными средствами. Вы, капитан, предпочитаете, разумеется, остаться в стороне?
— Я иду с вами, — морщась, точно от зубной боли, проговорил Грант.
Он шел за Шином, с ненавистью глядя в его узкую спину, на торчащие лопатки и уши и говоря себе, что он не имеет права оставаться в стороне от таких вещей, умывать руки, как Понтий Пилат. Он командир, он за все в ответе!..
По дороге к палатке капитана Шина Грант окликнул Харди и переводчика Стадза Хуллигана. Стадз окончил школу переводчиков сухопутной армии США — двухнедельная начальная языковая подготовка, шесть недель занятий исключительно на вьетнамском языке, тридцать две недели вовсе без английского языка. И все же капитан Шин прав: эти переводчики изъяснялись свободно лишь в борделях Сайгона. Пусть Стадз посидит на допросе — как-никак практика. Ну, а Харди — помощник командира по разведке, ему сам бог велел присутствовать на допросе.
Капитан Шин и пленный уселись друг против друга за самодельным, врытым в землю столом из бамбука, словно собрались мирно сыграть партию в шахматы. Но за спиной пленного, расставив ноги, встали двое «красных беретов». Грант взглянул на них и мысленно выругал себя: он до сих пор не научился различать этих людей. Точно так же он почти не различал друг от друга японцев и китайцев.
Харди сел, широко расставив колени, уткнул в ляжки дюжие кулаки. На лице — насмешливо-выжидательное выражение.
Заметно важничая, капитан Шин задал несколько вопросов пленному на вьетнамском языке и, по-видимому, остался недоволен его односложными ответами. Он медленно встал, скрестил руки на груди и, точно обдумывая следующий ход, зашел за спину пленного и вдруг молниеносно нанес ему три удара: правым кулаком по одному уху, левым — по другому и ребром правой ладони по шее.
Пленный беззвучно повалился на вытоптанную, жухлую траву.
Харди иронически хмыкнул и скрестил руки на груди: грубая, мол, работа, нас этим не удивишь!
По команде
Грант не мог оторвать взгляда от этой руки, тонкой в запястье и кисти, но жилистой, натруженной. Руки крестьянина и воина. У капитана Шина руки холеные, в кольцах, со следами маникюра. И ногти длинные, почти как у китайского мандарина. Поразительно разные руки у этих людей. Может быть, вовсе и нет двух Вьетнамов — Северного и Южного, а имеются в едином Вьетнаме две породы вьетнамцев?
Движением почти женским Шин вытащил из воротника полувоенной куртки длинную толстую иглу с круглой бисерной головкой. Он схватил большой палец еще не пришедшего в себя «языка» и ловко, явно рисуясь, почти на целый дюйм вогнал иглу под ноготь.
Пленный с трудом подавил стон.
Харди ухмыльнулся: в Эм-Пи — военной полиции — где он служил, пока не проштрафился, и не такое видывали!
На распаренном лбу Джона Гранта выступили капли холодного пота. Хотя раскаленный, как в мартеновской печи, воздух обжигал тело и легкие, по спине продрал морозец.
Шин усмехнулся и медленно, с расстановкой повторил один из своих вопросов.
«Комми» молчал, глядя исподлобья на своего мучителя.
Когда Гранту приходилось в Штатах слышать о зверствах полиции или видеть сцены насилия по телевидению, он всегда мысленно становился на сторону жертвы.
Шин медленно вытащил из ножен японский кинжал с костяной ручкой и с силой воткнул его в столик рядом с привязанной рукой «языка». Он снова с нескрываемым нетерпением и угрозой повторил свой вопрос.
«Язык» молчал.
Один из «красных беретов» рывком заломил правую руку пленного за спину.
Лицо пленного исказилось, по лицу заструился пот.
«Валяй, валяй! Нас и этим не проймешь!» — всем своим видом говорил Харди.
Улыбаясь тонкими губами, Шин поднял кинжал, постучал по булавке.
— Этот «комми», — бросил он Гранту, — тверд. Ну, да я не таким развязывал язык!
Пленный застонал.
— Пятьдесят долларов против пяти, что «комми» заговорит! — не выдержал Харди.
Хуллиган облизнул горячечные, сухие губы, глотнул, дернув кадыком, но промолчал.
Грант бросил на Харди возмущенно-осуждающий взгляд.
Шин усмехнулся победно: знай, мол, наших, достал из кармана и положил перед собой блокнот. Отодвинув кинжал, закурил.
— Приготовьтесь задавать вопросы, сэр! — выпустив облачко дыма, небрежно кинул он Гранту.
Этот Шин всегда кого-то напоминал ему. Кого? Теперь он знал — генерала Ки. Того самого генерала — премьера Ки, который прославился на весь мир, с подкупающей откровенностью заявив: «Вы можете спросить, кто мой герой. У меня имеется только один герой — Гитлер». Да, да! Шин — это Ки! Только не такой везучий. Вот бы Шину, подобно коммодору Ки, пижону и бабнику, летать на истребителе Т-28 с роскошной любовницей-стюардессой, проводить время в амурных утехах в стенах бунгало под Далатом!..