Падение башен. Нова
Шрифт:
— Ваше Величество! — закричала Алтер. — Он мой друг и такой же благородный, как и я. Он ничего не брал у вас.
— Тогда кто же это взял?
— Что «это»? — рискнула спросить Алтер.
— Я… я не помню… у меня взяли корону, скипетр, даже мой… и я не могу нигде найти его! — она подняла выше искрящийся нож и снова повернулась к Джону. — Он украл это!
Руки, державшие Алтер, ослабили захват. Она ринулась к Джону и упала перед ним на колени, лицом к ножу.
— Ваше Величество, сделайте
— Я… королева? — старуха вдруг заплакала. — Я вспомнила! Это был портрет моего сына. У меня было два сына. Сначала украли младшего, потом убили старшего. Но у меня был его портрет в металлической рамке. Такие продавались в гаванях за полденьги. Но мне даже его не оставили. Все, все исчезло…
Лезвие упало в воду и укоротилось. Парень из палаты 739 поднял его. Королева, плача, пошла прочь, все остальные потянулись за ней.
Джон сел. Алтер прижала к себе его голову.
— Джон, ты не видел ее… Разговаривать с ней без крика было самым трудным делом в моей жизни.
Джон кое-как встал.
— Ну, я рад, что тебе это удалось. Давай пойдем побыстрее к этому проклятому судну. Ну, успокойся.
Луна уже осветила море, когда они подошли к докам грузовых судов. Они поднялись на борт, и через несколько минут грязное судно вышло из дока. Они облокотились на поручни, на дрожащее отражение луны в море.
— Помнишь, мы читали стихи? — спросила она. — Какое мы не поняли?
— Что-то насчет одиночества. Я не помню начала.
— Я помню. — Она процитировала: —«Великое спокойствие также двусмысленно, маниакально и свободно, как великое отчаяние…»
Голос позади них продолжил, и они обернулись.
— …крик любимцев в разграбленной ночи, отвернись, поэт, к древним грезам, пока слезы падают в море при лунном свете… Дальше не помню.
— Где ты слышал это? — спросил Джон.
Матрос вышел из тени кабины.
— Мне сказал это мальчик с такой чудной парой. Он говорил, что сам написал это.
— Какой мальчик с парой?
— Ну, ему наверное, лет двадцать. Для меня мальчик. Они были здесь втроем. У мужика больно уж занятная голова. Он больше сидел в своей кабине, а мальчик ходил повсюду, со всеми разговаривал, читал свои стихи.
— Видимо, Катам очень торопился, если уехал без какой-нибудь жизненной пены, — сказал Джон.
— Не удивительно, что нет записей, что их геликоптер ушел на материк, — сказала Алтер. — Они, наверное, спрятали его в городе, а сами сели на судно. Джон, он сказал, что Ноник ходил повсюду, болтал со всеми, возбужденный и довольный. Что-то не похоже на человека, жену которого только что…
— Я не сказал «довольный», — перебил матрос. — Скорее, истеричный. Он задавал вопросы странные.
— Это уже больше похоже, — сказал Джон. — Давно это было?
— В тот самый день, когда бомбили министерство.
— Итак, они тоже отправились на материк, — сказал Джон. — Где они высадились?
— Там же, где через два часа будете и вы.
Они остановились за час до рассвета. Судно должно было взять груз днем, когда все пассажиры высадятся.
— Никому не хочется ждать дневного света, — сказал матрос, — но здесь множество недов, а ночь — их время. — Он указал на темную груду неподалеку.
— Что это? — спросила Алтер.
— Цирковой корабль. Он возвращался из турне по материку. Неды напали на него, разграбили корабль и сожгли. Куча народу убита. Это случилось месяц тому назад. Я же говорю, здесь полно недов.
ГЛАВА 8
Каждый человек, идущий в какой бы то ни было завершенности, смотрит в определенном направлении. Из этого направления он приближается к каждому наблюдаемому случаю и разглядывает одну его сторону. Но кто-то другой, возможно видит другую сторону. Когда Алтер в Тороне кричала королеве-матери: «Сделайте один порядочный поступок в своей жизни», молодой нед, подошедший к ним раньше, повернулся и скрылся в ночи. Это был Кино.
Неизвестно, почему эта фраза из всего разговора так поразила парня из низов и осталась в его памяти, в то время как весь эпизод показался ему одним из многих необъяснимых вещей, которые он видел на улицах. Он не узнал Джона. Он не связал невнятную речь с больничной одеждой. Но по собственным причинам он размышлял над этой истеричной властностью старухи, пока шел по набережной.
Он задумчиво вынул из кармана кусок мела и написал на остатках военного плаката на стене: «Ты попал в ловушку…»
— Кино?
— Джеф, — Кино обернулся.
— Значит, это ты пишешь этот вздор на стенах?
— Вроде того, — нахмурился Кино, думая, остаться или уйти. — Что ты здесь делаешь, Джеф?
— Это моя территория. Хочешь сказать, что я не могу ходить по ней?
— Нет, Джеф. Я ничего такого не думаю, — он положил мел в карман. — Ну, Джеф, ты когда-нибудь совершал порядочный поступок?.. Ну, сделал что-нибудь, чем мог бы гордиться?
— Я горжусь, — сказал Джеф, сжав кулаки.
Кино отступил, но продолжал:
— Чем гордишься, Джеф?
— Проваливай.
— Сейчас, минутку, Джеф, чем тебе, черт возьми гордиться? Никто тебя не уважает. Думаешь, после того дела с бабой Ноника парни считают тебя бугром? Не-а. Ты — маленькая обезьяна, такая маленькая, что, по их мнению, тебе и делать здесь нечего. Может, прямо сейчас их артель сидит где-нибудь и соображает, как взять тебя и разорвать на кусочки, вроде как ты уделал Ренну. Может, тебя уже ждут, обезьяна, и придумали, как выкурить тебя из твоей норы.