Падение царского режима. Том 1
Шрифт:
Председатель. – Трепов был назначен через Распутина?
Хвостов. – Не знаю, через кого; но он был полной неожиданностью для всех. В это время Трепова подзудили: он поехал в Ставку, и, как серьезный человек, сказал, что он не допустит этой ревизии, что он только что назначен: дайте ему осмотреться! – потому что ему оскорбительно, что он, будучи только что назначен, сразу подпадает под ревизию… (На этой почве у нас сразу же на рога!) Он привез из Ставки бумажку, что ревизия отменяется. Мое положение получилось странное: я выхлопотал эту ревизию, Нейдгардту сказал, тот передал… Началась междуведомственная история!… На императора это страшно подействовало, и ему неловко стало, что я попросил, он согласился, а затем – отменил. Тогда он посоветовался с Григорием, как рассказывал сам Григорий: «Со мной, – говорит, – папашка советовался: как быть? – он обидел «внутреннего», но и «железного» не хочет обидеть… Но я ему сказал: ты их позови, поставь рядом, да не приказывай, а скажи: – «будьте вы в
Председатель. – На чем основано ваше утверждение относительно того, что Распутин собирал и распускал Государственную Думу. Так по «листкам» выходило?
Хвостов. – Кажется, Комиссаров передавал, что Распутин говорил: «Вот я сижу и думаю: собирать или нет Думу?» Вот, раз такие вещи попадаются в «листках», и раз он меня поставил на очную ставку с Треповым, – почему он не мог собирать и распускать Думу?
Председатель. – Распутин знал военные и государственные тайны и рассказывал о них?
Хвостов. – Я думаю, что, попадая в психологический момент, он передавал направо и налево… А что он не был сознательным шпионом, меня убеждает то, что он тогда бы молчал: только бессознательный шпион может рассказывать извозчику, половому, какому-нибудь купцу, женщине, музыканту из Вилла-Родэ!… Значит, это не был сознательный шпион, потому что иначе он бы хранил это и говорил только тому, кому об этом ведать надлежит…
Председатель. – А из чего вы заключаете, что назначение Беляева было желанием Александры Федоровны?
Хвостов. – Ее желанием было то, о чем постоянно нашептывали… Распутин говорил, что она – «старалась, что она и так, и этак, а папашка не хочет…» Я уверен, что это была прямо гипнотическая штука! Но как Беляев подошел к нему? – Я не знаю. Я хотел даже выяснить, но это было в высшей степени трудно… Беляев заведывал контр-разведкой. Когда я говорил Комиссарову, нельзя ли через агентов выяснить, почему Беляев близок к Распутину, то мне сказали: «Там контр-разведка: мы провалимся с попыткой установить самостоятельное, непосредственное наблюдение… Там контр-разведка, – они наших прогонят, потому что они имеют право: они строже, чем агенты департамента полиции…» (Агенты департамента полиции должны немедленно уступить контр-разведке, которая строже, в смысле наблюдения, всякой другой разведки…)
Председатель. – Вам известно, что Беляев, еще до назначения его министром, проник к бывшей императрице Александре Федоровне и бывал у нее в интимной обстановке?
Хвостов. – Мне говорили, что бывал.
Председатель. – Через кого вам известно?
Хвостов. – Я не помню, через кого… Это было так давно… А потом, уже после того, как я ушел в отставку, мне передавали, что он бывал, потому что заведывал военнопленными… Было это или нет – я не берусь судить. Но что он заведывал военнопленными, – это факт. Александра Федоровна постоянно поручала через разные сферы узнать о каком-нибудь Фиттингофе или других пленных, чтобы им облегчили положение, разрешили носить оружие и т.д. Беляев, на этой почве, получал необходимые указания. А потом, лично я должен засвидетельствовать, что, когда обо мне повели агентуру и стали за мной следить по пятам (меня не обманешь! – я вижу, как эти агенты шныряют около меня, ходят, кружат: лица определенные…) – тогда я посмеялся в департаменте кому-то из бывших служащих (кажется Климовичу)… Жена моя говорит ему: «Как вам не стыдно, все-таки? Что же вы наблюдаете за моим мужем?» Или я ему сказал: «Что же вы наблюдаете за мной: что я? – пойду бомбы делать?… Только что был я министром внутренних дел и мне шагу не дают пройти!» – Климович сейчас же позвонил в охранное отделение (я раньше показал, что кто-то из департамента полиции, – забыл кто; но, сейчас, я вспомнил кто: это был Климович…). Он спросил у ген. Глобачева: «Что – Алексей под наблюдением?…» – Он говорит: «Нет». – Климович говорит мне: «Помилуйте, какие пустяки! Вот я сейчас спрашивал Глобачева: он утверждает, что, безусловно, – нет!» – А он, как директор департамента полиции, был обязан сказать правду, а во всяком случае, директор департамента полиции должен был знать, нахожусь ли я под наблюдением или нет… Но он утверждал, что нет, и привел доказательство, что Штюрмер знает, что Климович мною назначен и что, очевидно, если бы он захотел установить наблюдение в Царском, то поручить это лицу, мною назначенному, – все-таки было опасно, хотя бы у него и никакой связи со мною не было; и, что если даже я и нахожусь под наблюдением, то, очевидно, – под наблюдением контр-разведки… А потом мне надоели, настолько за мной наблюдали! В связи
Председатель. – Вы знаете что-нибудь о салоне баронессы Розен?
Хвостов. – Относительно этого салона у меня было большое подозрение… Я до него добирался, но в пять месяцев ни до чего не добрался… Если бы я у власти находился не пять месяцев, а больше, я бы добрался… До меня доходили слухи, что там бывают типы разнообразного характера, что она страшно широко живет (вечные оргии, пьянство) и вместе с тем, нет у нее никаких средств к существованию… Туда приезжали великие князья, различные близкие великим князьям люди, разные дамы, которые с ними вращались, там скапливался самый странный элемент… Меня удивило, что там же очутился Ржевский. – Представьте себе: обедает там Добровольский, великий князь Борис Владимирович, их дамы, а завтракает – Ржевский!…
Председатель. – А какое отношение, по вашим сведениям, министр юстиции имел к этому салону?
Хвостов. – По моим сведениям, он имел близкое отношение: по моим сведениям, он там часто бывал. Меня поразило потом, что Беляев там часто бывал. Когда я ему говорил: «Что же вы у баронессы Розен бываете?» – он мне отвечал: «Там очень интересно – многое можно узнать от великих князей…» Я думаю: если многое можно было узнать от великих князей, – это многое могли узнать какие-нибудь немецкие господа, которые туда попадали!… В особенности меня поразило, что там Ржевский бывал. Меня удивляло, что такая изящная, элегантная женщина могла иметь дело с такой, с моей точки зрения, рванью, как Ржевский!… Все это мне казалось чрезвычайно подозрительным. (Говорили потом, что там есть какой-то инженер, который дает деньги… Но этого инженера никто не видал…) Тут были и артисты и корреспонденты самого обычного свойства, тут же – фешенебельные куртизанки… Меня еще поразила такая вещь: у княгини Долгорукой, о которой я говорил, была дочь – испанского или португальского происхождения: эта дочь вышла замуж (нашла дурака – князя Оболенского, которого из церкви выгнали вон), и, под фирмой Оболенской, поехала делать свои дела… В России, если она Бель-Гвазини, [*] к ней подозрительно относятся; ну, а княгиня Оболенская всюду вхожа!… Говорят, что и баронесса Розен хотела также стать княгиней Оболенской… Не знаю, стали или нет, [*] не знаю даже, почему ей нужно было титул получить…
Стран. 49, св. 2 стр.:
«Бель-Гвазини» – «Прекрасная Гвазини». Острота Хвостова, означающая, что в России, ко всякой женщине незнатного происхождения, как бы она ни была прекрасна, будут всегда подозрительно относиться, «ну, а княгиня Оболенская всюду вхожа».
Стран. 49, св. 5 стр.:
«не знаю, стали или нет», надо: «не знаю, стала или нет».
Председатель. – Будьте добры назвать нам несколько лиц из тех, кто вам листки писал. У вас нет копий?
Хвостов. – Какие-нибудь кусочки завалящие, может быть, и найдутся… Хотя, едва ли! – Так меня перетряхнули с обыском.
Председатель. – Вряд ли вы у себя их держали… Может быть, у ваших друзей сохранились?
Хвостов. – У меня захватили все досье – целые тетрадки. Отчего эти тетрадки были у меня? – Я их имел для доклада, когда я ожидал, что после письма, мною написанного, я буду принят бывшим государем: я хотел эти листки отобрать и дать ему…
Председатель. – Вы это письмо нам доставите?
Хвостов. – Если оно цело.
Председатель. – А фотографию доставите?
Хвостов. – Если эта фотография цела, потому что при обыске все рвали…
Председатель. – Расскажите теперь несколько подробнее о «листках».
Хвостов. – Листки эти были психологически подобраны: я хотел императору показать все те листки, где его звали «папашкой…» Они у меня были не все вместе, но систематизация этих листков нужна была для того, чтобы вручить бывшему государю. Я на словах ему все сказал; но эти листки были систематизированы…
Председатель. – Раз у вас фотография письма сохранилась, может быть сохранились и копии этих листков?
Хвостов. – У меня не сохранилось ничего, – только письмо: это единственный документ, который сфотографирован.
Председатель. – Фотографии листков у вас нет, но может быть копии есть?
Хвостов. – Копий тоже нет.
Председатель. – Вы обещаете справиться?
Хвостов. – У меня было в двух экземплярах; но все это было вместе, там же: все это было уничтожено…