Падение царского режима. Том 3

Щеголев Павел Елисеевич

Председатель. — Т.-е. кому?

Маклаков. — Тем, которые собирались, потому что они верили и гораздо больше моего верили в то, от чего мне приходилось отказываться.

Председатель. — Вы говорите, что это последние могикане, что это дело — мертвое; но ведь они же пытались гальванизировать труп. Вы знаете, что группа все-таки делала попытку через некоторых лиц из правительства провести свою программу? Попытка казалась довольно достижимой и опиралась на людей, имеющих влияние.

Маклаков. — Одна такая попытка мне хорошо известна; попытка, которая относилась к Голицыну. В одной, если это называть попыткой,

принимал участие лично я, когда у нас был разговор о том, что… ведь теперь самые события показали, до какой степени были серьезны и верны опасения, что строй рушится и будет заменен другим. Те, кто искренне веровал и кто должен был по службе, в качестве министра, его оберегать, — те, естественно, видели прямо свой служебный долг в оберегании; но все, что ни делалось, делалось как раз так, чтобы вызвать обратные результаты; в одной из попыток, в попытке указать, до какой степени мы идем зигзагами, без всякого плана, с заведомым крахом впереди, я принимал участие.

Председатель. — Скажите в нескольких словах об этой попытке.

Маклаков. — Я в большую область вхожу. Тогда остановите меня, пожалуйста. Я уехал из Петрограда, должно быть, в начале сентября 1916 года и возвратился. Приезжал я передавать свою квартиру одному французу, с тем, чтобы ликвидироваться в Петрограде. Тут маленькая подробность. Я приехал в деревню и получил письмо, в общем, в таких выражениях, если можно так сказать, ну, трогательных, трогающих даже. Некоторая группа людей просила меня принять председательствование на съезде монархических организаций…

Председатель. — Попытка объединения разрозненных монархических групп?

Маклаков. — Был съезд, Щегловитов оттуда ушел. Мне было написано письмо за подписью члена государственной думы Левашева. Я сейчас же ответил по телеграфу категорическим отказом, благодарил очень… Затем я приехал в Петроград к созыву законодательных учреждений, должно быть, в сентябре. Тут было одно заседание, при чем я был не только у Римского-Корсакова, а был приглашен к Левашеву на его квартиру на Потемкинской улице. Там были представители отдельных правых организаций, и он опять обратился ко мне с той же просьбой.

Председатель. — Кто там был?

Маклаков. — Из крупных там были: одесский городской голова Пеликан, затем, архимандрит Виталий Волынский, затем Римский-Корсаков, Дубровин, Марков II.

Председатель. — Замысловский был?

Маклаков. — Нет.

Иванов. — А Орлов московский был?

Маклаков. — Да, Орлов был. Одним словом, были люди, с которыми я не виделся, кроме Пеликана. Они обратились с той же просьбой, я опять категорически отказался и сказал то, что сейчас вам докладываю, — что я не могу быть объединяющим центром, потому что не верю в успех дела.

Председатель. — Т.-е. в возможность повернуть назад колесо истории?

Маклаков. — Так далеко они не шли. О том, чтобы назад, — речи не было. Тут просто плотину ставили.

Председатель. — В какой форме?

Маклаков. — Говорили, что правительство должно быть единомысленным. Не может быть так, что сегодня Игнатьев, а завтра — Кульчицкий.

Председатель. — Т.-е. не только единомысленным, но и единомысленно-правым.

Маклаков. — Да, они так думали. Я же высказывался лево, хотя это было крушением всего, во что я верил: либо единомыслие правых, либо единомыслие левых.

Председатель. — Но ведь страна определенно не хочет правых?

Маклаков. —

Тут ко мне обратились с просьбой — взять на себя председательствование на съезде, который предполагался. Я категорически отказался ходатайствовать перед Протопоповым о том, чтобы съезд был открыт, и этим отказом вызвал даже некоторое неудовольствие; а газеты написали, что я выбран. Я получил письма из Сибири с просьбой передать привет; а я даже не собирался в съезде участвовать. Это маленькая подробность. Вы говорите — как могло случиться? Вот как я себе представляю: раз мы переходим к представительному образу правления, каковой был в России до последнего переворота, то решает дело большинство. Следовательно, если создастся большинство желающих того-то и того-то, то постепенно оно свое возьмет. Хотя государственный совет и упрекали, что он тормозит, но он мог вносить такие ничтожные изменения в работу думы, в большинстве…

Председатель. — Нельзя сказать, чтобы законодательство последнего времени было законодательством большинства и чтобы политика последнего времени была политикой большинства; политика последнее время шла, как вы знаете, под знаком Распутина; например, в смысле назначения министров.

Маклаков. — Этого вопроса я не хочу касаться. В последнее время было полное отсутствие политики, потому что не было никакого плана, не было представления, куда мы идем; шли, закрыв глаза, по инерции. Может быть, оно и к лучшему, а может быть, и к худшему. Я бы встретил с гораздо большим сочувствием определенный излом, чем такое постепенное топтание и вымирание. Я был совершенно уверен в том, что в низших слоях, куда еще сознательный анализ всех политических теорий и взглядов не дошел, что там совершенно патриархальный взгляд на дело. Вы спрашиваете о том, как делалась политика, о Распутине. Распутина я видел два раза в жизни, два раза говорил с ним. Я никогда не поверю, я сейчас искренно говорю, чтобы он мог определенно влиять в смысле той или другой политической точки зрения. Он мог подвинуть то или другое решение, скажем, назначение того или другого губернатора.

Председатель. — Или министра или премьер-министра. Ведь вы говорите, что историческая игра для вас была ясна. Вы знаете, что в последние годы значил Распутин?

Маклаков. — Он много значил. Но если бы с ним говорили здесь, он двух фраз не мог бы связать. Он пришел ко мне, когда я был министром, когда кончились торжества, и я возвратился в мае или осенью 1913 года. Он принес прошение, в котором ходатайствовал, чтобы я его назначил председателем строительной комиссии по восстановлению сгоревшего Троицкого собора, который находится здесь, по соседству. Там был целый ряд фамилий, я их не могу теперь сказать. Очень крупные лица, но не те, которые обыкновенно упоминаются в связи с именем этого человека. Перед этим была образована комиссия, государю угодно было назначить императрицу во главе ее. Я ему сказал об этом (он сейчас же переходил на «ты», очень низко кланялся у порога, раза три, пока подошел. Я ему также на «ты»). Я говорю: «Как же ты хочешь быть председателем комиссии, которая уже образована?» Он говорит: — «Она образована для разговора, а мне для дела, ты мне позволь, я богу хочу поработать», и т. д. Аудиенция продолжалась, может быть, минут пять. Прошение я отвез государю, его величество оставил его у себя.

Председатель. — Это частности. А когда вы второй раз его видели?

Маклаков. — Второй раз он был у меня, когда я был министром. Он приехал жаловаться на то, что его обвинили. Вы, может быть, слышали — в Москве был крупный скандал в Яре, он там напился. Это было незадолго до московского погрома, за месяц. Ко мне приезжал градоначальник Адрианов и говорил: «Что делать, такое положение». Я сказал, чтобы дело, по возможности, не проникло в газеты.