Падение царского режима. Том 3
Шрифт:
Маклаков. — Так в этом смысле, до 1915 года, до тех пор, пока я был в совете министров, этот вопрос возбуждался только в смысле временного перерыва занятий.
Председатель. — Но как вы относились к этого рода временным занятиям?
Маклаков. — Я подавал свой голос за перерыв занятий. А последнее время был в группе разговор относительно последнего, 1917 г. Я тогда так высказался: либо продлить полномочия, либо роспуск, а не перерыв.
Председатель. — Вы высказывались в группе государственного
Маклаков. — В группе, только в маленькой.
Председатель. — В составе совета министров было две группы. Одна группа министров желала работать с государственной думой, а другая желала работать без думы. Вы к какой из этих двух групп принадлежали?
Маклаков. — Я ко второй принадлежал. И, если можно будет так сказать, не потому, что я не желал, а меня не желали. Это было настолько очевидно и ясно, настолько определенно…
Председатель. — Простите, этот вывод нелогичен. Если у вас есть некоторый принципиальный взгляд на дело, ваше отношение к думе должно определяться не отношением лично к вам гос. думы. И если гос. дума не желала с вами работать, а вы были сторонником работы гос. думы, то тогда нужно было уйти не думе, а вам, не правда ли?
Маклаков. — Я так и понимал, и потому хотел уйти. Я понимал так потому, что для меня было совершенно ясно, что я сам виноват был во многом, что создались такие предвзятые отношения.
Председатель. — Как же понимать ваш ответ? Вы говорите: я принадлежал к той группе в совете министров, которая желала работать без думы, потому что дума не желала со мной работать. Если же вы сторонник работы с думой, отсюда вывод, что стороннику думы нужно уйти. Тем не менее, вы делали вывод, что дума должна уйти.
Маклаков. — Позвольте внести поправку. Я не высказывал и не проводил моего взгляда, что нужно, чтобы думы не было, но когда возбуждался вопрос, как поступить, что желательней было бы, — я высказывался, чтобы она не функционировала, чтобы был перерыв; и вызывалось, это, ясно, теми соображениями, как следствие из причины, выходящими: когда собиралась дума, поднималась очень быстро атмосфера, потому что правительство, действительно, давало к этому повод; столько Ахиллесовых пят было, такой у нас был непорядок в постановке всего хозяйства; благодаря тому, что все разваливалось и крупные военные события надвигались, получилась картина совершенно хаотическая. Мы ее ощущали вполне.
Председатель. — Отчего вы не сделали вывода, что, если у правительства Ахиллесовых пят много, то Ахиллесу с пятой нужно уйти и дать место тому правительству, которое могло бы работать с народным представительством?
Маклаков. — Простите, я считаю, что подбор у нас был такой, и я в числе таких, которые не подошли, которые не справлялись с делом. Я не говорю, что система была плоха… Мне казалось, что сама система правления имеет больших сторонников в стране; но те или другие отдельные лица вносили с собой в крупные отрасли государственного хозяйства беспорядки крупнейшие; эти беспорядки отзывались на всем течении государственной жизни. Когда я подходил к министерству внутренних дел и его задачам, до такого симплитизма дошли во время войны: контингент новобранцев,
Председатель. — Но вывод какой?
Маклаков. — Вывод такой, что за последний год я два раза просился уйти.
Председатель. — Но вотировали за роспуск думы?
Маклаков. — Я думал, что это необходимо; когда так сгущалась атмосфера, мы подходили к взрыву, которого можно было избежать эволюционным способом; и поэтому, мне казалось, что в думе появлялся фактор страшного обострения чувствительности, и настроение населения…
Председатель. — Но вам, как министру внутренних дел, было известно, что страна и армия держатся за думу. Держатся не за вас, не за Горемыкина, а держатся за думу. Роспуск думы не мог не произвести — это говорили вам ваши агенты — сильного впечатления на страну и на армию. Армия отражает нашествие неприятеля, страна — тыл армии, не правда ли? Как же вы ко всему этому относились, когда вотировали в совете министров за отсрочку думы?
Маклаком. — Да, этот вопрос был, опять я не отстаиваю эту точку зрения, а я только объясняю ее: как к пороховому погребу спичку подносить…
Председатель. — Т.-е. кто же пороховой погреб и кто спичка? Это вы, распуская думу, подносили спичку к пороховому погребу.
Маклаков. — Это так вышло, совершенно верно, но когда я голосовал в этом смысле, я не то думал. Я считаю, что все, что страшно повышает настроение армии и всей страны, что расстраивает армию и волнует ее на позиции, временно должно быть удалено; потому что последствия этого страшные. Мне кажется, редакция отчета думских заседаний, где были резкие и часто беспочвенные нападки на правых, создавала такое впечатление, что армии нельзя было спокойно стоять на позиции.
Председатель. — Но вы не считали, что реляция о роспуске думы произведет не меньшее впечатление на армию?
Маклаков. — Нет, я не думал о том.
Председатель. — Скажите, пожалуйста, как в ваше время, когда вы были министром внутренних дел, распускали думу? Были у Горемыкина бланки бывшего императора, куда он имел право внести число роспуска думы?
Маклаков. — Да, да. Я никогда их не видал, но кажется, что это право было дано, — с самого начала до последнего времени.
Председатель. — Т.-е. с начала нашей конституционной эры. Значит, это делалось вне зависимости от того, жил император в Ставке или в Царском Селе. Вы говорите, что это делалось до войны?
Маклаков. — Насколько мне известно. Я извиняюсь, что утверждать не могу, но, кажется, так было всегда.
Председатель. — Да, вы министром-президентом не были.
Маклаков. — Засим, это делалось всегда помимо министра внутренних дел.